Павловское царствование, как никакое другое в истории российского самодержавия, долгое время было окутано плотной завесой молчания, изъято из гласного исторического освещения, став преимущественно предметом устного потаенного предания. Формула забвения содержалась уже в знаменитой декларации Манифеста 12 марта 1801 г., возвестившего воцарение Александра I, о его намерении «управлять „…“ по законам и сердцу в бозе почивающей августейшей бабки нашей». Стало быть, непосредственно следовавший за тем период царствования ее сына — отца нового императора как бы вычеркивался из сознания современника, упразднялся как историческая реальность.

В немалой мере этому способствовали, конечно, и весьма щекотливые обстоятельства внезапной кончины до того вполне здорового Павла I. «Главным образом, по этой причине, — подчеркивал историк павловского времени М. В. Клочков, — в России в течение нескольких десятилетий не было специальных работ, посвященных царствованию Павла во всей его совокупности». На протяжении XIX в. оно фактически было признано государственной тайной. Все столетие действовали строжайшие цензурные запреты в отношении не только трагедии 11 марта 1801 г., но и павловской эпохи в целом, особенно если дело касалось широкой читательской аудитории. Запреты эти, несколько ослабленные в 1901 г. (в частности, в связи с выходом фундаментального труда о Павле официозного историка Н. К. Шильдера), были отменены, да и то не полностью, лишь после 1905 г. По точному определению поэта, критика и историка литературы В. Ф. Ходасевича, глубоко интересовавшегося павловской эпохой, «правительство наше целое столетие ревниво оберегало память императора Александра Павловича в ущерб памяти его отца».

Как бы то ни было, в результате такого положения вещей невольно складывалось впечатление о павловском царствовании как о некоем историческом провале, когда, по словам другого крупного историка Е. С. Шумигорского, «государственная жизнь России словно бы остановилась на четыре года», — что было особенно заметно на фоне интенсивного изучения, начиная с 1860-1870-х гг., екатерининского и александровского царствований, о которых к началу XX в. сложилась уже обширная историческая литература.

Снятие цензурных запретов не привело, однако, к торжеству исторической истины. Аномалия в развитии «павловской» историографии, когда после длительного молчания на книжный рынок вдруг хлынул целый поток самых разнородных публикаций: от злых иностранных памфлетов до сокровенных архивных документов, обернулась тем, что историческая наука начавшегося столетия оказалась попросту не подготовленной к изучению павловской эпохи и к освоению всего многообразия новой исторической информации. Тем более что на поверхность всплыло множество мемуарно-эпистолярных свидетельств, вышедших из тех кругов русского общества рубежа XVIII-XIX вв. (столичного дворянства, военно-придворной знати, самих участников заговора), которые были острее всего задеты павловским режимом и заинтересованы в его всяческой компрометации. Естественно, что эти свидетельства были сосредоточены на самых темных сторонах правления Павла и что они вбирали в себя смутные слухи, невероятные подробности, иногда чисто легендарного и анекдотического свойства. Как верно было замечено тем же Е. С. Шумигорским, «анекдот в этом случае оттеснил историю», а «история таким образом превратилась в памфлет».

В самом деле, именно такого рода обличительные свидетельства, не прошедшие горнила исторической критики, взятые, так сказать, на веру, в значительной степени определили тональность освещения Павла даже в трудах крупных, авторитетных ученых того времени, принадлежавших к различным идейно-общественным течениям: от монархического до народнического. Но в оценках павловского царствования они оказывались, как правило, удивительно единодушными. Под их пером оно выступало как эпоха «произвола и насилия», «бреда и хаоса», «вакханалии деспотизма», «слепой прихоти» и самовластных капризов, а сам Павел, неспособный к сколь-нибудь разумным и систематичным действиям, представал «пугающим образом тирана и безумца». Под тем же углом зрения изображался Павел и в трудах известных иностранных историков XIX в., переиздававшихся тогда в переводах в России. Словом, Е. С. Шумигорский имел в 1907 г. все основания сказать: «Даже теперь, спустя сто лет, читая некоторые исследования об императоре Павле, мы как бы переживаем впечатления и слушаем отзывы самых пристрастных его современников».

Заполонив собой историческую мысль, пристрастно-обличительный взгляд на Павла проник и в историческую беллетристику начала XX в. да и более позднего времени. Нашумевшая в свое время пьеса Д. С. Мережковского «Павел I» в этом отношении особенно характерна. Основной ее пафос — осуждение самодержавия на примере сгущенных до предела мрачных свойств Павла — личности и правителя, гибнущего в результате им самим развязанной фантасмагории деспотизма. Отсюда ведет свое начало целая традиция уничижительного изображения Павла в искусстве. Подчеркивая абсурдность известных странностей, парадоксов, несуразностей импульсивного характера Павла в последние годы его жизни, авторы некоторых произведений искажали до неузнаваемости его реальный исторический облик и приходили к весьма рискованным обобщениям. Яркий пример тому — замечательный по своим литературным достоинствам рассказ Ю. Н. Тынянова «Поручик Киже». В нем получила свое художественное воплощение довольно спорная, более публицистическая, нежели научная, идея о безумии Павла как заостренной форме «самодержавного деспотизма», выдвинутая едва ли не впервые еще А. И. Герценом в середине прошлого века, когда о Павле и его эпохе мало что знали даже специалисты. Ведь не кто иной, как сам Герцен находил тогда же царствование Павла I «совершенно неизвестным у нас».

В начале XX в. наметилась тенденция и к исторически объективному его освещению, к проверке достоверности сомнительных и ложных показаний современников, к учету ценных исследований и документальных публикаций, проникавших все же со второй половины XIX в. на страницы редких изданий. Здесь в первую очередь должны быть названы известные книги упомянутого уже не раз Е. С. Шумигорского о Павле I, императрице Марии Федоровне и Е. И. Нелидовой. Менее известно, однако, что на той же точке зрения в отношении Павла стоял и В. Ф. Ходасевич, задумавший в 1913 г. о нем книгу. Сохранившиеся ее наброски и планы отмечены стремлением отрешиться от прежних стереотипов и глубже проникнуть в духовный склад его личности. Заметной вехой на том же пути стала капитальная монография М. В. Клочкова «Очерки правительственной деятельности времени Павла I» ( 1916 г.), развеявшая многие мифы о нем и его политике старой историографии.