Хайран, глядя на это печальное зрелище, думал о Петехонсисе. Он решил искать его в коптском монастыре, где египетский лекарь хотел устроить лечебницу для бедных коптов.

Как только они пришли в дом ювелира и расположились там, Хайран рассказал Сфрагис о своем намерении полечить Син-Нури, прежде чем все они тронутся в обратный путь.

— Все будет так, как я обещал, — сказал Хайран Сфрагис. — Мы увезем с собой Син-Нури в Пальмиру, а Мерион будет нас навещать. К счастью, Сидон и Пальмира совсем близко расположены.

В глазах Сфрагис Хайран прочел такую благодарность, что без всяких слов понял, как нужна сейчас помощь бедной девочке. Он подумал: теперь, когда нашлись отец и мать, ничего, в сущности, не изменилось. Одни горести. Больной, умирающей матери негде голову приклонить, а отец мечется между любимой им первой семьей и нелюбимой — второй.

Син-Нури обрела дар речи лишь после того, когда хозяйка дома предложила ей выпить горячего молока. Кашель немного утих, и можно было поговорить с дочкой, полюбоваться ею.

— О боги, как ты прекрасна, моя Сфрагис! Какое счастье обнять тебя, моя девочка! Какая ты большая! Какая умная и красивая! Боги милостивы! Они подарили мне самую большую радость. Все эти годы я радовалась, когда видела тебя во сне. Но ты всегда была маленькой Сфрагис. И видела я тебя только в руках работорговца, когда он уносил тебя с корабля, плачущую. Сердце у меня сжималось от горя. Но я готова была терпеть эту боль бесконечно, только бы увидеть тебя, моя девочка.

— Мы никогда теперь не расстанемся, мы будем рядом, — утешала ее Сфрагис. — Добрый Хайран пошел искать лучшего на свете египетского лекаря Петехонсиса. Этот удивительный лекарь может вылечить от самой тяжелой болезни. Ты будешь здорова, Син-Нури.

Они снова обнимались, снова целовались, а Мерион, глядя на них, украдкой смахивал слезы, чтобы женщины не видели его страданий. Он еще не рассказал Син-Нури о своей новой семье, о том, что она не может жить в своем прежнем доме. Он не находил слов для объяснения и молчал, прислушиваясь к разговору матери с дочерью.

— А ведь мы поедем в Пальмиру, — сказала весело Сфрагис, — Хайран зовет нас в свой богатый дом, и мы не откажемся. Отец еще не устроил свои дела в Сидоне и поедет туда, а мы подождем его.

«Как умна наша Сфрагис! — подумал Мерион. — Догадалась, что нельзя говорить о моих несчастьях, чтобы окончательно не убить бедную Син-Нури. А ведь я мог рассказать о своей новой семье. Как хорошо, что не успел!..»

А Син-Нури и Сфрагис рассказывали друг другу о своих злоключениях. Больше всего они удивлялись тому, что целых десять лет прожили в одном городе, не ведая об этом и мучаясь от тоски. Сфрагис рассказала матери о своем чудесном спасении, о Хайране и Байт, которые стали для нее самыми близкими людьми на свете.

— Как я рада за тебя, Сфрагис! — говорила Син-Нури. — И как прискорбно мне, что нет уже Байт! Смерть такой доброй и благородной девушки — великое несчастье для каждого, кто ее знал. Но в память о ней люби Хайрана. Почитай его, как отца родного, и никогда не забывай то доброе, что он для тебя сделал. Благодаря ему мы встретились… Мерион, поговори с нами, почему ты так молчалив?

Мерион сидел в стороне, согбенный, печальный, подавленный своей беспомощностью. Он думал о том, как будет теперь жить вдали от своих любимых. Как примирится с коварством и лицемерием женщины, которая сделала столько зла. Он думал о своих детях. И не мог решить, как жить дальше, как их растить. Он ответил:

— Я любуюсь на вас, мои дорогие. Я слышу ваши голоса и словно уношусь к дням своей молодости, когда Син-Нури была самой красивой женщиной в Сидоне, а маленькая Сфрагис была самой веселой девочкой на свете. Сейчас мне кажется, что все это было вчера и не было долгих мучительных лет. Я отпущу вас в Пальмиру, но очень скоро приеду к вам…

Он говорил медленно, словно подыскивая слова, не спрашивая Син-Нури ни о чем. Ему было стыдно и горько. Его прервал кашель Син-Нури. На этот раз долго не удавалось остановить этот страшный кашель.

Хайран искал коптский монастырь в Александрии. Он был уверен, что найдет там Петехонсиса и тогда Син-Нури будет спасена. Хайран верил Петехонсису, как богу. Ему казалось, что он всемогущ, что он все может. Но не так-то легко найти этот монастырь. Жители Александрии из египтян, верные своей древней религии, ничего не знали о коптах. К тому же оказалось, что копты боятся преследований римлян, которые были теперь хозяевами страны. И все же он нашел небольшой монастырь коптов за пределами города. Когда Хайран спросил о лекаре Петехонсисе, он услышал, что Петехонсиса нет, но есть его сын Яхмос, а это все равно, что Петехонсис.

Хайран прошел за глиняную ограду. Большой квадратный двор с легким тростниковым навесом вдоль стен давал прибежище многим беднякам из коптов. Больные лежали на циновках из камыша. Мужчины — в набедренных повязках, полуголые, женщины — прикрытые тряпьем, совершенно голые дети. Одни стонали, звали на помощь, другие дремали на своем убогом ложе, третьи копошились у очага, устроенного посреди двора. На лице каждого — печать голода и лишений.

«Поистине эти несчастные нуждаются в помощи, — подумал Хайран. — Петехонсис хорошо сделал, что собрал их у стен коптского монастыря, чтобы исцелить и вернуть к жизни. Их облик напоминает мне рабов в Каписе, но ведь это не рабы. Это свободные люди, и каждый из них добывает свой хлеб посильным трудом. Недуг сделал их беспомощными».

Хайран искал глазами молодого лекаря Яхмоса, но не находил.

Молоденький служка из помощников лекаря пообещал найти Яхмоса, и, пока он искал его где-то за пределами ограды, Хайран имел возможность понаблюдать за больными.

В стороне от других он увидел молодую женщину с младенцем на руках. Младенец жалобно просил попить. Он разбросал свои маленькие пухлые ручонки, сучил ножками и задыхался от слез.

Женщина озиралась по сторонам и с мольбой обратилась к девочке, которая лежала неподалеку. Но девочка показала на распухшую ногу и сказала, что не может подняться.

Хайран подозвал мальчугана, который вел к очагу хромого старика, и попросил подать воды несчастной матери. Он побоялся, что ребенок не дождется помощи лекаря.

Истощенный, худой мальчуган выполнил просьбу Хайрана и, спрятав за пазуху монету, вернулся к хромому старику. Он с трудом дотащил старика к огню, и тот трясущейся рукой поставил на золу свой глиняный горшок с вареными бобами.

— Сегодня счастливый день, — говорил он мальчику, — добрые соседи принесли нам поесть. Как это благородно! Я и тебя накормлю, малыш. Ты не горюй, лекарь поможет тебе, и твоя рука заживет. И как это случилось, что тебя укусила твоя же собака, которой ты отдавал последнюю корочку?

— Присядь, я скажу тебе хорошую новость, — прошептал на ухо старику мальчик. — Я подошел вот к этому господину, который позвал меня и велел подать воды младенцу, а он взял и сунул мне в руку вот эту монету. Посмотри!

Мальчик показал монету и пообещал угостить старика свежей лепешкой, как только ему позволят выйти за ограду.

Был час дневной трапезы, и к очагу потянулись даже самые немощные. Каждый тащил с собой горшок, кувшин или миску. Было невероятно жарко, и вареная пища портилась, скисала и приносила вред больным. Лекарь требовал, чтобы каждый ел свежую пищу, но приготовить ее было некому. Когда больного приводили на исцеление в монастырь, ему наказывали приносить с собой еду, воду и циновку. Если больной приходил с открытой раной, то лекарь просил доставить кусочек чистого полотна для повязки. Монастырь мог дать больному только целебные травы и лекаря. Но и это было недоступно многим беднякам богатого города Александрии.

Служка привел Яхмоса, но молодой лекарь, поклонившись Хай-рану, сказал, что должен тотчас же помочь малышу. Для него он готовил сейчас целебное питье. Мальчик может задохнуться, он тяжко болен. Яхмос поспешил к женщине с младенцем на руках, присел на корточки и стал поить его какой-то душистой настойкой. Она была приготовлена из десяти целебных трав и уже много раз помогала вернуть к жизни малюток, почти обреченных.