«На берегу озера Виннипега я остановился, потому что тогда еще не кончилась война между Соединенными Штатами и Англиею, и потому нельзя было безопасно переходить границы. Ко мне скоро пристали Пе-шо-бэ, Уа-зе-квау-мет-кун и многие другие, счетом три шалаша. Уау-со, старый товарищ Пе-шо-бэ, был нечаянно застрелен на охоте. Мы жили вместе в совершенном довольстве и удовольствии. Но Пе-шо-бэ очень скучал после смерти своего товарища, а вскоре и захворал очень опасно. Он был уверен, что конец его не далек, и часто говорил нам об этом.

Однажды он мне сказал: „Я помню, что прежде чем я пришел жить на этот свет, я был там, вверху, с Великим Духом. Я часто смотрел вниз и увидел на земле людей. Я видел много хорошего и желанного на свете, и между прочим прекрасную женщину. Как я смотрел на нее всякий день, то Великий Дух раз мне и говорит: Пе-шо-бэ, любишь ли ты женщину, на которую так часто смотришь? — Я отвечал: Да. — Ну, отвечал Он, так ступай на землю, поживи там несколько зим: ты не долго там останешься. Смотри же, будь всегда кроток и добр с моими тамошними детьми. — И я никогда не забывал того, что мне сказал Великий Дух. Я всегда держался в дыму между двумя враждебными шайками, и теперь отсюда слышу голос, говоривший мне перед тем, как я стал жить на земле. Голос говорит, что я тут уж не долго останусь. А ты, брат, ты станешь печален, как я тебя покину; только не походи же на женщину: скоро и ты пойдешь по моим следам“. Тогда он надел новое одеяло, которое я для него выменял, вышел из шалаша и долго смотрел на небо, на солнце, на озеро, на дальние горы. Потом он опять вошел и сел на свое обычное место. Через несколько минут он перестал дышать».

Стойкость дикарей в страданиях, даже смертных едва вероятна. Случается, что они сами из себя вынимают пули, а эту операцию белый едва может выносить, когда он делает ее даже не сам. Один из друзей Теннера, прозванный Пэ-ки-кен-ни-гэ-бо, то есть стоящий в дыму, получил жестокий удар, раздробивший ему плечевую кость левой руки. Рана день ото дня разбаливалась. Он просил многих Индейцев и всякого встречного белого, отрезать ему руку, или по крайней мере помочь ему сделать эту операцию; никто не хотел.

Однажды остался он в шалаше один. Он взял два ножа, один отточил как можно лучше, другой зазубрил пилой, и правою рукою сначала обрезал себе мясо на левой, а потом, зажав кисть руки между коленами, перепилил кость выше локтя и бросил свою руку как можно дальше. Перевязав кое-как остаток, он заснул, и друзья нашли его в этом положении. У него вышло пропасть крови; недолго был он болен, поправился, и не смотря на то, что у него не доставало одной руки, все же был великим охотником. С тех пор его стали звать не прежним именем, а Кош-кин-ни-кэт (безрукий).

Как все необразованные люди, Индейцы верят разным заговорам, снадобьям и талисманам. Когда охота не удается, они принимаются за снадобья, которые, по их мнению, доставят им верный успех. Особенные знахари приготовляют эти снадобья. Чаще всего это различные корни растений, истолченные в порошок и смешанные с красноватою землей. Все это в кожаном мешочке дикари носят с собой. Когда они хотят убить лося, или какое другое животное, то царапают его изображение на бересте, потом острием ножа прокалывают то место, против которого приходится сердце и в разрез кладут немножко снадобья. Правда, что это средство очень действительно, и если дикарь набредет случайно на лося, если ему удастся довольно осторожно подойти на выстрел и если не сделает он промаха, или не случится осечки, то охота обыкновенно бывает счастлива. Надобно только, чтобы во время приготовления снадобья пелась надлежащая песня; эти песни, большею частию, если и заключают в себе какой-нибудь смысл, то очень скрытый, так что его и не найдешь. Часто они поют такую песню:

Вот и другая песня, которая поется по такому же случаю:

Ясно, что поэзия северо-американских Индейцев находится в младенчествующем состоянии, но что в ней есть уже несколько того, что Пушкин называл поэтическою бессмыслицей. В песнях Якутов и Гренландцев воспевается только однообразная и скучная действительность, их окружающая.

Северо-американские Индейцы очень любят праздники и пиршества, и иначе быть не может. У них нет другого занятия, кроме охоты, а если охота удачна, то есть, если в одно утро убито довольно дичи, чтобы быть сытым несколько дней, то остается сидеть только сложа руки. Опять отправляться на охоту нельзя, потому что слишком большой запас мяса может испортиться, а погребов, набитых льдом, у них не бывает. Поэтому, в ту пору, когда дичи много, пиры не прекращаются. Дикари думают, что тот, кто больше всех задает пиров, или заставляет народ гулять, тот и великий человек. Это очень справедливо у Индейцев, потому что для частых пиров надо убивать много дичи; а при их образе жизни ловкий охотник — в самом деле, великий человек, потому что он кормит не только свою семью, но тоже часто и несколько других.

Праздники даются по разным случаям. Чаще всего бывают праздники в честь охотничьих снадобьев. Всякий хороший охотник, по крайней мере, один раз весной и один раз осенью угощает соседей в честь своих успехов, которыми обязан, по его мнению, своим снадобьям.

Праздник войны дается обыкновенно начальником. Он угощает всех своих сподвижников, которых бывает немного, человек двадцать, тридцать, и очень редко больше ста. Жарится обыкновенно цельная дичина, бизон, лось, или медведь, и редко только половина.

Товарищи должны сесть все, без остатка и запивать растопленным медвежьим салом, которое подается тут же в большом горшке, вместо воды. Когда человек не съест всей своей части, то над ним жестоко смеются. Часто случается, что он принужден бывает откупиться от еды табаком. В таком случае, если ни один из собеседников не захочет есть того, что другой не доел, то приглашается посторонний, который и не будет участвовать в походе. Индейцы никак не могут объяснить, почему следует непременно все сесть и доедать через силу; но кажется, что они в этом случае несколько подражают соколу и другим хищным птицам, которые никогда не принимаются два раза за одну и ту же дичину.

Война между дикарями ведется очень благоразумно и очень последовательно. Во-первых, отправляется их столько, чтобы остальные молодые и крепкие люди легко могли прокормить женщин, детей и стариков всего племени. К несчастию, расчеты иногда бывают неверны, и тогда голодная смерть истребляет половину племени.

Походы в неприятельскую землю не всегда оканчиваются сражением. Напротив, очень часто бывает, что дикари соберутся большою шайкой, человек во сто, отправятся, пройдут по лесам, среди всевозможных лишений, несколько сот верст, придут в леса, занятые неприятельским племенем, и остановятся. Весь успех похода состоит у них в том, чтобы не встретиться с неприятельскими отрядами, а напасть на селения, где воины оставили жен, детей и стариков, тогда как немногие молодые люди почти все время свое проводят на охоте. Но как попасть в безоружное селение, не встретясь с вооруженными отрядами? Это дело трудное. В бесконечных лесах легко попасть на засаду. В походе по густому лесу, в чужой земле, неподалеку от неприятельских селений, враги, может быть, сидят тут же, на деревьях, за деревьями, в кустах, и одним залпом, может быть, сразу уничтожат всех наступающих. Положение очень опасное, очень трудное; поэтому дикари подвигаются вперед очень медленно и осмотрительно. Успех дела зависит от того, кто первый заметит неприятелей. Враги идут врассыпную, на расстоянии нескольких верст, держась друг от друга так далеко, чтобы только был слышен условный крик. Это самое трудное время для молодых воинов и самое удобное для того, чтобы отличаться проницательностью взгляда, верностью руки и вниманием. Всякая сломленная ветка, помятая травка, всякий след разложенного огня считаются важными признаками. Если бы путешественнику-Европейцу случилось попасть в средину такого отряда, он подумал бы, что в лесу на несколько десятков верст кругом нет ни души: так все тихо со всех сторон и неподвижно. Случается даже, что две враждующие шайки дикарей встретятся в лесу и смешаются; и тут слышно бывает, как трещат со всех сторон кузнечики, как ползет змея, как на расстоянии нескольких десятков сажен посвистывает синичка; а людей не слышно. Дикарь — Черная Утка, по слабому движению ветвей в кустах, приметил врага, Соколиную Лапу, который ползком крадется к своему неприятелю, Бурому Волку, чтобы напасть на него сзади, и поразить томагавком. Выстрел из ружья мог бы помешать успеху многих товарищей, которые, может быть, тоже подкрадываются к врагам. А Бурый Волк лежит неподвижно, едва заметный в частом и высоком папоротнике и всматривается в чащу, где видит неприятеля. Соколиная Лапа ползет осторожнее змеи, рассчитывая в тоже время, что его может увидеть другой неприятель; а Черная Утка высокими кустами забегает ему наперерез. Но все они боятся нашуметь и убийством одного врага, сильно повредить общему делу. Однако Соколиная Лапа приполз так близко, что одним прыжком уже очутится возле врага и поразит его смертельным ударом по обнаженному затылку. Вот он осторожно приподнимается, поднимает руку с томагавком, и в то самое мгновение, как бросается на Бурого Волка, неверно направленная пуля Черной Утки царапает ему плечо; а Бурый Волк, который давно прислушивался к шелесту подкрадывающегося врага, в одно мгновение обертывается на спину и подставляет длинный нож под самую грудь Соколиной Лапы, который без дыхания падает на ловкого врага и обливает его своею горячею кровью. Между тем Черная Утка крякнул страшным голосом: но воинский крик его замер в лесу без ответа, и опять все кругом тихо, как в могиле. Бурый Волк ловко обрезал кожу на черепе своего мертвого врага, ухватив его за чуб, одним поворотом руки сдернул с него кожу и заткнул себе за пояс окровавленные волосы покойника, между тем как последние судороги сводят еще посиневшие губы.