Дядя малолетнего короля, герцог Ланкастерский (чаще именуемый Джоном Гонтом, так как он родился в Генте, а в просторечье — Гонте), вроде бы сам метил в правители, но его не шибко жаловали, а Черного Принца помнили и боготворили, в рассуждение чего герцог присягнул племяннику.
Поскольку война с Францией все тянулась и правительство Англии нуждалось в деньгах, дабы на нее тратиться, была введена так называемая подушная подать, о которой начали поговаривать еще при прошлом государе. С каждого подданного королевства старше четырнадцати лет, хоть мужеского, хоть женского пола, взимались три серебряных четырехпенсовика в год. Духовенству предписывалось платить больше, и только с нищих не брали ничего.
Нет нужды повторять, что английские простолюдины давно изнывали под тяжким гнетом. Они по-прежнему были настоящими невольниками владельцев земли, феодалов, и в большинстве своем жестоко и несправедливо притеснялись. Но в ту пору они уже начали крепко подумывать о том, чтобы малость укоротить кровососов, и, вероятно, французское восстание, о котором я упоминал в предыдущей главе, послужило им примером.
Жители Эссекса взбунтовались против подушной подати и убили нескольких правительственных чиновников, попытавшихся их приструнить. В это же самое время один сборщик податей, обходя дома в Дартфорде, в Кенте, пришел в лачугу некоего Уота Тайлера (черепичника) и потребовал денег с его дочери. Мать девочки, находившаяся тут же, заявила, что ей нет четырнадцати лет. Тогда сборщик податей принялся охальничать (как многие его собратья в разных частях Англии) и скотски оскорбил дочку Уота Тайлера. Дочка завизжала, мать тоже завизжала. Черепичник Уот, работавший неподалеку, ворвался в дверь и сделал то, что на его месте мог бы сделать любой добропорядочный отец, — одним ударом вышиб из сборщика податей дух.
Жители Дартфорда восстали разом. Они выбрали Уота Тайлера своим вождем, соединились с мятежными эссексцами, которыми предводительствовал священник Джек Строу, освободили из тюрьмы другого священника — Джона Болла и огромной неорганизованной армией бедняков, разрастающейся по мере продвижения, подошли к Блэкхиту. Бытует мнение, будто бунтовщики хотели упразднить собственность и провозгласить всеобщее равенство. По-моему, это мало похоже на правду, потому что они останавливали всех встречных и заставляли их присягать в верности королю Ричарду и народу. Кроме того, они и не думали обижать знатных людей, не причинивших им никакого вреда. Например, мать короля, которая вынуждена была проехать через их стан у Блэкхита, чтобы попасть к своему юному сыну, отсиживавшемуся в лондонском Тауэре, отделалась тем, что поцеловала нескольких грязнолицьх бородачей, распираемых любовью к монархии, после чего отбыла в целости и сохранности. На следующий день вся толпа повалила к Лондонскому мосту.
Средняя часть его была разводной, и, приказав ее поднять, мэр Уильям Уолворт перекрьт мятежникам путь в город. Однако ж они угрозами заставили горожан свести мост и с чудовищным гвалтом заполонили улицы. Они взломали тюрьмы, пожгли рукописи в Ламбетском дворце, разгромили дворец герцога Ланкастерского Савой на Стрэнде, по описаниям — прекраснейший и великолепнейший в Англии, покидали в огонь книги и документы, хранившиеся в Темпле, — в общем, натворили дел. Многие из этих бесчинств совершались во хмелю, ибо те горожане, у которых в погребах водилось вино, с радостью их отворяли, надеясь таким образом спасти от разграбления остальное добро. Но даже пьяные бунтари строго следили за тем, чтобы не было воровства. Они так осерчали на своего товарища, сунувшего себе за пазуху серебряный кубок, подтибренный во дворце Савой, что утопили его в Темзе прямо вместе с кубком.
Еще до всех этих безобразий юного короля вывели к смутьянам для переговоров, но он и его приближенные, испугавшись рева толпы, прытко отретировались в Тауэр, что придало восставшим смелости, и они пустились буйствовать, проламывать черепа тем, кто не успевал во-время крикнуть: «За короля Ричарда и народ!», и убивать нелюбимых сановников, которых считали виновниками своих бед, в таких количествах, в каких могли отловить. Разгул насилья продолжался целый день, после чего от имени короля было сделано заявление, что он встретится с мятежниками в Майль-Энде и удовлетворит их требования.
Мятежники явились в Майль-Энд шестидесятитысячной гурьбой, и король встретился с ними там, и они мирно подали ему петицию с четырьмя условиями. Первое: чтобы ни им, ни их детям, ни детям их детей не быть больше подневольными. Второе: чтобы за пользование землей с них спрашивали не работу, а установленную арендную плату. Третье: чтобы им дадена была свобода покупать и продавать на всех рынках и площадях наравне с прочими вольными людьми. Четвертое: чтобы им простились прошлые вины. Бог свидетель, в этих пожелании не было ничего неразумного! Юный король хитро прикинулся, будто тоже так считает, и, невзирая на ночь, усладил тридцать писцов писать соответствующую хартию.
Между тем Уот Тайлер хотел большего. Он хотел полной отмены законов о королевских лесах. Он не пошел вместе с другими в Майль-Энд, но в то время, когда король говорил с народом, ворвался в лондонский Тауэр и там зарезал архиепископа и хранителя казны, чьих голов бунтовщики требовали накануне. Он и его сообщники даже истыкали мечами кровать принцессы Уэльской (матери короля), уже улегшейся почивать, дабы увериться, что в ней не прячется никто из их врагов.
Всю ночь Уот и его сподвижники, не желавшие складывать оружие, рыскали верхами по городу. Наутро король с небольшой свитой из шестидесяти человек — среди которых был мэр Уолворт — ехал через Смитфилд и чуть не нос к носу столкнулся с Уотом и его командой.
Уот и говорит своим сотоварищам:
— Вот король. Поеду-ка с ним потолкую. Пускай узнает, чего мы хотим.
Не долго думая, Уот подскакал к монарху и вступил в разговор.
— Король, — сказал Уот, — видишь моих людей?
— Ага, — сказал король, — и что из того?
— А то, — сказал Уот, — что они мне преданы и побожились исполнять все мои приказы.
Кое-кто впоследствии утверждал, будто Уот, произнося эти слова, взял за уздечку королевского коня. Иные уверяли, будто он поигрывал своим ножичком. Лично я думаю, что Уот просто разговаривал с королем как неотесанный обозленный мужлан, каковым он и являлся, и ничего больше не делал. Во всяком случае, он не ожидал нападения и не был готов защищаться, когда мэр Уолворт совершил не слишком геройский подвиг, выхватив короткий меч и пропоров ему горло. Черепичник свалился на землю, и один из свитских короля быстро его прикончил. Так пал Уот Тайлер. Подхалимы и льстецы объявили это величайшей победой и подняли торжествующий ор, отголоски которого порой долетают до нас. Но ведь Уот был человеком, всю жизнь работавшим до седьмого пота, намыкавшимся горя, да к тому же претерпевшим отвратительное надругательство, и, возможно, он обладал натурой более благородной и духом более сильным, чем любой из тех паразитов, что тогда и после отплясывали на его костях.
Уот Тайлер не ожидал нападения, когда мэр Уолворт выхватил короткий меч и пропорол ему горло
Увидев ниспровержение Уота, его сподвижники мгновенно натянули тетивы луков, дабы отмстить за его смерть. Если бы в тот опасный миг молодой король не сохранил присутствия духа, и он и мэр могли бы незамедлительно последовать за Тайлером. Однако король галопом помчался прямо к бунтовщикам, крича, что Тайлер предатель и он сам будет их вождем. Ошалев от неожиданности, они разразились громовым «ура!» и сопроводили юношу до Ислингтона, где его встретил многочисленный отряд гвардейцев.
Конец восстания был обычным той эпохи. Почувствовав себя в безопасности, король отказался от всего, что говорил, и отменил все, что сделал. Около полутора тысяч мятежников (в основном из Эссекса) подверглись суду самому строгому и казни самой жестокой. Многие из были повешены и оставлены на виселицах устрашения народа, а поскольку скорбящие близкие сняли несколько трупов, дабы предать земле, король велел приковать прочих удавленников цепями — вот откуда пошел варварский обычай вешать в кандалах. Криводушие, проявленное в этом деле королем, выглядит настолько некрасиво, что, по-моему, Уот Тайлер предстает в истории фигурой несравнимо более честной и более достойной.
