После завтрака вдруг таинственным образом исчез Джильберт, но никто этого не заметил — все увлеченно разглядывали украшенную игрушками елку с зажженными свечами (шторы в гостиной не раздвигали) и лежащую под ней кучу завернутых в цветную бумагу и перевязанных шелковыми ленточками подарков. Тут появился Санта-Клаус в роскошном красном камзоле, отороченном белым мехом, с длинной белой бородой и огромным животом (Сьюзен подсунула целых три подушки под красный вельветовый камзол, который Энн сшила Джильберту). При виде него Джефри сначала закричал от страха, но все равно не дал Сьюзен увести себя из гостиной. Санта-Клаус роздал детям подарки и каждому сказал что-нибудь смешное очень знакомым, хотя и приглушенным маской голосом. Но под конец у него от свечки загорелась борода, что доставило немалое удовлетворение тете Марии, хотя не настолько ее развлекло, чтобы помешать ей влить свою ложку дегтю в бочку меду:

— Когда я была ребенком, Рождество справляли куда веселее, — она с неудовольствием глядела на подарок, который Элизабет прислала Энн из Парижа — прелестную бронзовую статуэтку, изображавшую Артемиду с серебряным луком в руках.

— Кто эта бесстыдница? — негодующе спросила тетя Мария.

— Это богиня Диана, — ответила Энн, обменявшись улыбкой с Джильбертом.

— А, язычница. Ну, тогда ладно. Но на твоем месте, Анни, я бы спрятала ее подальше от детей. Негоже им такое видеть. Иногда мне кажется, что в мире совсем забыли про скромность. Моя бабушка, — закончила тетя Мария с тем прелестным отсутствием логической связи, которое отличало большинство ее высказываний, — всегда надевала не меньше трех нижних юбок — и зимой и летом.

Тетя Мария связала всем детям по паре варежек ядовито-оранжевого цвета и такой же свитер для Энн. Джильберту она подарила бутылочного цвета галстук, а мисс Бейкер — красную фланелевую нижнюю юбку. Даже Сьюзен знала, что эти юбки давно вышли из моды, но все же принудила себя поблагодарить тетю Марию.

«Эта юбка больше пригодилась бы жене бедного миссионера, — подумала при этом Сьюзен. — Сказанула тоже — три нижних юбки! Я считаю себя скромной женщиной, но мне нравится эта статуэтка. Может, на ней и не так уж много одежды, но у нее такая фигурка, что просто грех закрывать ее одеждой. Надо пойти посмотреть начинку для индейки… впрочем, разве может быть хорошей начинка без луку!»

В тот день Инглсайд был переполнен счастьем, простым старомодным счастьем — несмотря на старания тети Марии, которой не нравилось, когда люди веселятся.

— Мне только белое мясо, пожалуйста. (Джеймс, неужели ты не можешь есть суп, не хлюпая?) Нет, Джильберт, так, как твой отец, тебе индейку никогда не нарезать. Он ухитрялся каждому дать такой кусочек, который ему больше всех нравился. (Девочки, дайте же и взрослым сказать хоть слово! Детей должно быть видно, но не слышно.) Спасибо, Джильберт, салату не надо. Я не ем сырые овощи. Да, Анни, кусочек пудинга я, пожалуй, попробую. А пироги с мясной начинкой вредны для пищеварения.

— У Сьюзен пирог с мясом — просто сказка, а яблочный пирог — поэма, — восхитился доктор. — Дай мне и того, и другого, девочка.

— Неужели тебе нравится, чтобы тебя в таком возрасте называли «девочкой», Анни? (Уолтер, ты не съел хлеб с маслом. У многих бедных детей на праздник и этого нет. Джеймс, высморкайся, пожалуйста, — хватит шмыгать носом!)

Но все равно Рождество получилось веселым. После обеда даже тетя Мария немного оттаяла и снисходительно признала, что вполне довольна подарками. И даже с мученическим видом терпела присутствие Шримпа, чем заставила всех остальных устыдиться, что они так любят это несносное животное.

— По-моему, дети вволю повеселились, — радостно сказала Энн вечером, глядя в окно на силуэты деревьев, вычерченные на фоне алого неба, и на детей, которые разбрасывали по газону крошки для птиц.

— Да уж, — согласилась тетя Мария. — По крайней мере, они вволю накричались. А сколько они съели! Ну, ничего, молод бываешь только раз, и, полагаю, у тебя в доме найдется достаточно касторки.

Зима, как выражалась мисс Бейкер, шла полосами — то мороз, то оттепель, и крышу Инглсайда украсила изумительная бахрома сосулек. Дети подкармливали семерых соек, которые каждый день прилетали в сад за своей порцией хлебных крошек и даже садились Джиму на руку. Затем над бухтой, дюнами и холмами задули мартовские ветры.

— Мама, правда, март ужасно волноватый месяц! — воскликнул Джим, для которого все ветры были братья.

Правда, Энн легко обошлась бы без «волнования» по поводу распухшей руки Джима, которую он оцарапал о ржавый гвоздь. Тетя Мария пересказала им все случаи заражения крови, которые сумела вспомнить. Но когда рука зажила, Энн философски подумала, что, имея столь непоседливого сына, такого следует ожидать каждую минуту.

А тут пришел апрель! Со смехом дождей… с их шепотом, брызгами, потоками и танцами…

— Мама, как чисто умылась земля! — воскликнула однажды утром Ди, когда вновь выглянуло солнце.

Над окутанными дымкой полями засияли бледные весенние звезды, на болоте распушилась верба. Даже веточки на деревьях утратили свои четкие холодные очертания, в них появилось что-то живое и мягкое. Прилетела первая малиновка — это было целое событие. Лощина опять превратилась в любимое место игр, таящее бесчисленные сюрпризы и восторги. Джим принес Энн первый букетик подснежников — к большому неудовольствию тети Марии, которая считала, что он должен был подарить эти цветы ей. Сьюзен принялась разбирать полки на чердаке, а Энн, у которой зимой не было ни одной свободной минуты, расцвела весенней радостью и буквально поселилась в саду. Шримп выражал свой восторг по поводу прихода весны, катаясь с боку на бок на дорожках сада.

— Ты свой сад любишь больше, чем мужа, — заметила тетя Мария.

— Мой сад так добр ко мне, — мечтательно проговорила Энн и, спохватившись, что ее слова могут быть не так истолкованы, рассмеялась.

— Какие странные вещи ты говоришь, Анни. Я, конечно, понимаю, что ты вовсе не хотела сказать, будто Джильберт не добр к тебе, но если бы твои слова услышал посторонний…