Компаньон, которого Мать купила для Карнелиан, очень хорош собой даже для компаньона, что о многом говорит. Он тот час же становится мне неприятным. Она сидит рядом с ним с восторженным выражением лица.

Тетя Айолит времени не теряет и травит шуточки о тратах на Карнелиан, а Мать быстро к ним присоединяется.

— Вижу, что вы наконец достали ей компаньона, — говорю я со ртом, полным свеклы, потому что стало трудно смотреть на Карнелиан с ее видом раненого щенка. Я вытираю рот салфеткой и протягиваю ему руку. — Я Гарнет, кстати.

Мне нравится представляться таким образом. Быть не может, что этот парень не знает, кто я такой. Но мне интересно посмотреть, как он отреагирует.

— Эш Локвуд, — вежливо говорит он, пожимая мне руку.

Хм. Ни проблеска узнавания. Он хорош.

— Он красавец, правда, сестренка? — говорю я. — Во сколько он тебе обошелся, Мама?

Я был лишь слегка вознагражден, видя, как раздуваются ноздри у Матери, прежде чем компаньон вклинивается и плавно переводит разговор в сторону библиотеки Матери. Затем следует обычный монолог Матери о Доме-Основателе — история, обязанности и все остальные скучные вещи. Суррогат кажется заинтересованной только в еде и компаньоне, судя по тому, на чем больше всего задерживается ее внимание. Она не произносит ни слова. Может, я принимаю это как должное, но, сидя за столом с таким количеством людей (и принужденный наблюдать за ней под угрозой остаться без титула), я внезапно нахожу странным, что никто не считает ее молчание необычным. Карнелиан по своему желанию может говорить какие угодно глупости. Даже компаньон может представляться и пожимать мне руку.

Не знаю, что случилось — либо эти мысли, либо, может быть, вино — но, когда Мать и тетя Айолит начинаю разговор о недавно умершем суррогате, я вдруг обнаруживаю, что говорю.

— О, уже начался сезон охоты на суррогатов? — говорю я. То есть все знают, что соперничающие дома похищают суррогатов друг у друга, чаще до того, как они беременеют. Полагаю, этот суррогат должна знать. Она может даже быть благодарной, что ее купил Дом с такой репутацией. — Лучше будь осторожна, новенькая. Этот год с подачи драгоценной ручонки Курфюрста обязан быть жестким.

У нее кровь от лица отливает, и на секунду я задумываюсь, что, может быть, она и не знает обо всем этом соперничестве и кровавом спорте. Но она же знала о суррогате Курфюрстины — то есть она была на похоронах и все такое.

Мать встает и бьет ладонью по столу, заставляя звякнуть столовое серебро.

— Ты покинешь этот стол немедленно, — говорит она.

Я допиваю остатки вина и встаю. — С удовольствием, — говорю я, отвешивая ей карикатурный поклон, прежде чем уйти. Это хуже, чем то, что было на ужинах раньше. Мне не нравится пытаться уследить за таким большим количеством тем, когда я просто пытаюсь поесть и напиться.

Я прохожу мимо Аннабель, которая со служанкой Карнелиан ждет снаружи, и она видит мое яростное выражение лица. Словно маленькая белая тень, она следует за мной в библиотеку. Я падаю на один из диванов.

— Как ты думаешь, меня подменили при рождении? — спрашиваю я ее.

Она смотрит на меня, удивленная и сбитая с толку одновременно.

— Я ненавижу свою мать. Я не похож на своего отца. — Я приподнимаюсь на локте. — В нижних округах дети выглядят как их родители. Это кажется… нормальным?

Она пожимает плечами, затем кивает. Я не знаю, откуда идут эти мысли. Словно наблюдение за суррогатом заставляет меня думать о тех вещах, над которыми я раньше не задумывался. И в моем присутствии этот суррогат в прямом смысле ничего не делала, только ела и выглядела испуганной.

— Она умеет говорить, верно? — спрашиваю я.

Аннабель вопросительно поднимает бровь.

— Суррогат, — объясняю я. — Никогда не слышал, чтобы она разговаривала.

Аннабель округляет глаза, будто поверить не может, что я задаю этот вопрос.

Да

— Она… умная? — Я не знаю, что спросить. Почему вообще Люсьен дал мне это глупое поручение? Я пытаюсь нащупать что-нибудь конкретное. — Ты говорила, что она играет на виолончели, верно?

При упоминании инструмента Аннабель прижимает руку к груди, и ее лицо становится мечтательным.

— Это означает, что она хороша?

Она игриво шлепает меня своей доской.

Лучше

— Лучше, чем хороша?

Она кивает. Что же, есть, что рассказать Люсьену. Суррогат Прекрасно Играет на Виолончели в добавок к Суррогат Ест Еду.

— Она милая? — спрашиваю я. Не уверен, что меня это действительно волнует, но все же.

Широкая улыбка Аннабель — единственный ответ, который мне нужен.

За следующие несколько дней я встречаюсь с тремя королевскими дочерьми, и все они дождаться не могут, чтобы выйти за меня замуж.

А вот их матери оказались проблемой.

— Глупая корова, — рычит Мать, разматывая свой шелковый шарф и бросая его на пол фойе, чтобы его подобрала Кора, когда мы прибываем домой из Дворца Листа. — Что она о себе возомнила — называет тебя изменником, намекает на то, что ты несдержанный? — Неожиданно слышать, как Мать защищает меня, особенно, когда она сама несколько раз называла меня несдержанным. Я помалкиваю.

— Просто убедись, что завтра на балу у Курфюрста ты будешь безупречно выглядеть и вести себя, — говорит она, прежде чем умчаться в свой личный кабинет.

Выглядеть безупречно — да я с этим родился. Вести себя безупречно… что же, ничего не могу обещать.

Этой ночью звонит Люсьен; аркан жужжит на кровати, пока я не просыпаюсь.

Зевая, я рассказываю ему об ужине и то, что сказала Аннабель об исключительной игре суррогата на виолончели. Он кажется более заинтересованным в прибытии компаньона, что странно, но, как я понимаю, он не так уж любит компаньонов и не доверяет им.

— Мне нужно, чтобы ты сделал кое-что для меня на завтрашнем балу, — говорит он.

— О, всего-то? — говорю я. Он игнорирует мой сарказм.

— Я хочу, чтобы ты столкнулся с суррогатом и разлохматил ей волосы.

У меня челюсть отваливается. — Ты хочешь, чтобы я дотронулся до нее? Ты сумасшедший? Мать отрежет мне руки!

— Подожди, пока Герцогиня не начнет танцевать. Притворись, что ты безумно пьян. Можешь взаправду безумно напиться, мне все равно. Просто убедись, что ты сделаешь что-нибудь с ее прической.

— Зачем?

— Причина не так важна.

— Ох, ну перестань. Я понимаю, что ты не можешь мне сказать, почему я за ней наблюдаю, но если ты хочешь, чтобы я до нее дотронулся, мне нужна веская причина.

Наступает пауза; в моей темной комнате нет ни одного звука, кроме странного гула аркана. Я могу чувствовать, как Люсьен размышляет на другом конце.

— Справедливо, — говорит он наконец. — Я хочу дать аркан и ей тоже. Я осознал, что это единственный способ быть в курсе того, что с ней происходит.

— Великолепно! — говорю я. — Так ты даешь ей аркан, и я не при делах?

Люсьен мягко усмехается. — Нет, боюсь, что нет, — говорит он.

Полагаю, не следовало ожидать, что могу так легко соскочить. — Хорошо, но как она получит аркан, если я что-то сделаю?

— Это не твоя проблема. Увидимся завтра вечером, — говорит он, аркан замолкает и падает на одеяло.

Я падаю обратно на подушку, проклиная Циан и день, когда я встретил ее.

Глава 5

Я знаю, что мне придется ехать на бал Курфюрста с одной машине с Карнелиан и ее компаньоном.

Не могу придумать чего-либо более тошнотворного. Поэтому я покидаю дворец пораньше и собираюсь на бал дома у Пери.

Он наливает нам обоим выпивку, пока я поправляю свою бабочку — искусство, которое я постиг в двенадцатилетнем возрасте. Отец был абсолютно бесполезным инструктором. Мне пришлось заставить одного из Ратников показать мне.

— Слышал, что у тебя будет сестричка, — говорит Пери. — И жена?

— Тьфу. — Естественно, новости, должно быть, распространились подобно лесному пожару после всех этих встреч со всеми этими девушками. — Не напоминай мне. Ни о том, ни о другом.