«Шпионы?» – подумал Мюррей, когда они проходили таможенный и иммиграционный контроль, где без лишних комментариев пометили мелом их багаж. День был тяжелый, и служащие выглядели усталыми и сонными. Мюррей и Пол прошли в заполненный народом зал отправления. Осмелятся ли они напасть здесь? Шум, толкотня, носильщики, полицейские, миниатюрные девушки на высоких каблуках в юбочках с разрезом, элегантные тайцы с белозубыми улыбками и белыми кобурами, скучающие американцы из военизированной полиции в черно-белых шлемах с буквами М. Р., старушки с ведрами и швабрами, молодые летчики в костюмах с расстегнутыми молниями, жующие резинку с видом спортсменов между поединками.

В конце зала, как огромный пылесос, завывал кондиционер. Теснее всего было под свисающими с потолка телевизорами, по которым между неразборчивыми объявлениями о полетах демонстрировался вестерн – несколько мужчин скакали на лошадях на камеру и палили из ружей в воздух.

Действие замерло, актеров словно пригвоздили к месту – «...представители Гостиничной компании, пожалуйста, пройдите к выходу №5», – объявил в мегафон негр-сержант в щеголеватой армейской форме.

Снаружи мимо окон из зеркального стекла медленно проехал реактивный биплан американских военно-воздушных сил В-76. Пол локтями прокладывал дорогу к бару, пот ручейками стекал по складкам жира на шее, пиджак был застегнут наперекос, так что одна пола свисала ниже другой и прикрывала брючный карман с «береттой». «Абсолютно уязвимая мишень, – подумал Мюррей, – выстрел из любой точки, хлопок пистолета маленького калибра, возможно еще одной „беретты“, потеряется в вое реактивных двигателей, трескотне громкоговорителей и бесконечной ТВ баталии. Им даже не понадобится глушитель. Интересно, что имел в виду Пол, когда говорил, что они не выберут людное место, такое, как отель. Может, отель недостаточно людное место?»

Единственное, что оставалось делать, – это продолжать двигаться, так как раз уж Пол не мог с точностью предположить, кто за ним охотится, ему грозила серьезная опасность. Длинная нить жизни, как он выразился. Он тянул ее не один раз и все еще не чувствовал конца. Может, он и сейчас дергает за нее? Прижавшись к стойке бара, аккуратно, чтобы не растрепать волосы, промокая лицо, Пол сохранял удивительное спокойствие. Он оглянулся на Мюррея и спросил:

– Хотите выпить?

– Бренди с содовой, – сказал Мюррей.

На телеэкранах появилось очередное объявление: «АВИАЛИНИИ ГАРУДА. РЕЙС НА СИНГАПУР И ДЖАКАРТУ. ПОСАДКА У ВЫХОДА №9». А вдруг они попробуют что-нибудь предпринять во время полета? В голову Мюррея закралась пугающая мысль: какое-нибудь маленькое приспособление, в последнюю минуту оказавшееся на борту вместе с багажом; склянка с кислотой, разъедающей проводку, пока самолет летит от материка над морем; яркая вспышка, клубы дыма, металл рвется, как бумага; покореженная техника, сиденья, человеческая плоть, одежда, кости, багаж – все пылающим шаром полетит вниз и за несколько секунд исчезнет в Южно-Китайском море.

Мюррей оглядел своих попутчиков и немного успокоился. Люди, которые охотятся за Полом, если это те, о ком он думал, вряд ли полетели бы самолетом, загруженным американскими правительственными чиновниками. Нет, Пол с умом выбрал рейс, а может, это просто счастливое совпадение? Пол притянул его ближе к себе:

– Что-нибудь не так?

– Все в порядке, mon vieux![30] – мрачно рассмеялся Мюррей. – Просто, – он понизил голос, хотя говорил по-французски, – я думаю о кодовом названии.

– О чем? – Пол заказал два бренди.

– Кодовое название – «Лейзи дог». Звучит зловеще. Вам известно оружие «Лейзи дог»?

– Вы рассказывали мне о нем. Eh bien?[31]

– Это было настоящее бедствие. Тепловая ракета, сконструированная так, чтобы с расстояния тысячи метров поражать зажженную сигарету. Проблема в том, что вьетконговцы не курят. Она крутилась в воздухе, пока не находила какой-нибудь взвод американцев, старательно раскуривающих окурки «салема».

Пол хохотнул и передал Мюррею бренди в теплом стакане:

– Я думаю, это хороший знак, мой дорогой Мюррей, незамотивированное оружие!

На телеэкране мужчина с длинным, покрытым шрамами лицом перезаряжал ружье. Столпившиеся у стойки наблюдали за его действиями. Все, кроме Мюррея. Он смотрел на Пола, поднявшего бокал над головой маленького человечка, стоящего рядом с ним. Француз все еще держал в руке цветастый носовой платок. Глаза Мюррея и маленького человечка встретились и сцепились, как примагниченные. У Мюррея пересохло во рту. Мужчина снял шляпу с загнутыми полями, и Мюррей увидел, что он абсолютно лыс.

Пол поскользнулся и завалился на американца, выплеснув на него свой бренди. Цветастый платок порхнул над шеей мужчины и скользнул вниз по рубашке. Всадники на экранах залпом пальнули из ружей, мужчина в шрамах скорчил гримасу и начал падать, лысый мужчина у стойки открыл рот и выпучил на Мюррея глаза. Лицо у него было цвета мокрого песка.

Пол схватил Мюррея за руку. На экране ТВ появилось объявление: «АВИАКОМПАНИЯ ВЬЕТНАМА. РЕЙС 247. ПОСАДКА У ВЫХОДА № 6».

– Пошли, – сказал Пол. Несмотря на ногу, он двигался с удивительной быстротой.

Сзади них лысый мужчина исчез в толпе людей. Сквозь стаккато выстрелов и криков, несущихся из телевизоров, кто-то закричал:

– Эй, позовите доктора! – у стойки началась какая-то суматоха. – Поцелуй жизни! – крикнул кто-то. Через зал, держа руку на большой белой кобуре, заспешил полицейский.

Пол все еще держал Мюррея за руку, когда они подошли к выходу, показали посадочные талоны, вышли через зеркальные двери и вдохнули влажный, горячий, пахнущий керосином воздух. Их пиджаки развевались от воздушных потоков выруливающего на стоянку «Боинга».

Они подошли к трапу у хвоста «Каравеллы» Вьетнамской авиакомпании. Пол даже не оглянулся на терминал и начал подъем в брюхо самолета, где их ожидала стройная девушка с подносом со свежими полотенцами.

– Хорошо, – сказал Мюррей, когда они заняли свои места и заработали ожившие двигатели, – как вы это сделали?

– Сделал что? – переспросил Пол, вытирая полотенцем лицо.

– Маленький американец в баре. Это он ехал в такси.

– Ах! – сказал Пол, не отрывая полотенца от лица. – Еще один нескромный вопрос, мой дорогой Мюррей! Когда стюардесса будет обходить салон, закажем шампанское!

Жалюзи были закрыты. Он лежал на кровати и через каждые три секунды чувствовал кожей дуновение от работающего, как метроном, вентилятора. Нервы натянуты как струна. Мюррей с тревогой вслушивался в звуки, несущиеся с улицы: рев и гудки джипов, грузовиков, такси, звоночки велосипедов, тарахтенье мотоциклов, гудки судов, теснящихся на реке.

Тихий день столицы во время войны. Другие звуки: неожиданный свист советских 122-миллиметровых ракет, перелетающих через реку и падающих с треском, сотрясая воздух, следующий за этим вой сирен скорой помощи, а иногда неясные вспышки и дрожь земли – это В-52 освобождаются от своего груза над джунглями к северу от города – все это приходит позже, вместе с темнотой, когда наступают часы коктейлей. В это время вновь прибывшие в Сайгон вместе с наиболее шумливыми иностранными журналистами могут наблюдать за происходящим через заклеенные крест-накрест, чтобы защитить их от взрывной волны, окна бара отеля «Каравелла», пока официант-тонкинец будет услужливо предлагать мартини, остуженный как раз как надо, с точно подмешанным количеством капель лимонного сока.

Мюррей проклинал эту войну, однообразную, грязную, бесчестную, жестокую, войну без конца: стряпня статистиков, подкрепленная лживыми догмами и чудовищными изобретениями – грубые реалии боевых действий смешиваются со стерилизованной техникой штабных служб. Мюррей ненавидел войну, это было отвращение не из моральных или интеллектуальных соображений, она просто ему наскучила. Наскучила потому, что он не видел достойных оправданий ее продолжению. Ему были известны все аргументы за и против: упрямые прагматики, мягкотелые либералы, тупоголовые вояки, которые хотят вернуть Ханой, малокровные эксперты, пропагандирующие средний курс и поэтапный отвод войск, анализирующие анатомию марксизма в сравнении с националистическим коммунизмом Мао, в то время как низко над землей с воем проносятся самолеты, трещат автоматные очереди, рвется и жарится человеческое мясо, сержанты подбивают потери, собирая все руки и ноги и деля на четыре, как шутили в баре «Каравелла».