– Государь, – прервала его Балкида, опустив глаза, – мы должны служить для наших подданных примером в делах чести.

– Госпожа, – отвечал, упав на колени, великий Сулайман, самый галантный из царей былых и будущих времен, – одним этим словом вы расплатились за все.

И, быстро поднявшись, он позвонил в колокольчик; тотчас прибежали двадцать слуг со всевозможными прохладительными напитками; следом за ними явились придворные. Сулайман торжественно провозгласил:

– Дайте напиться вашей повелительнице!

Услышав эти слова, вельможи пали ниц перед царицей Савской и восславили ее.

Но она, смущенная, трепещущая, уже опасалась, не связала ли себя неосторожным и преждевременным обещанием.

Во время паузы, последовавшей за этой частью рассказа, внимание аудитории привлекло довольно необычное происшествие. Молодой человек, в котором по цвету кожи, напоминавшему новенькое су, можно было узнать абиссинца[5], выбежал на середину круга и принялся отплясывать какой-то негритянский танец, сам себе аккомпанируя песней на ломаном арабском языке, из которой я запомнил только рефрен. Он выкрикивал нараспев слова: «Йаман! Йамани!» – растягивая гласные на манер южных арабов. «Йаман! Йаман! Йамани!.. Салам-Алейк, Балкис-Македа! Македа!.. Йамани! Йамани!» Это означало: «Йемен! О край Йемен! Приветствую тебя, Балкида великая! О край Йемен!»

Подобный приступ ностальгии легко было объяснить тесными связями, существовавшими некогда между народом Савы и абиссинцами, которые жили на западном берегу Красного моря и тоже входили в империю Химьяритов. Очевидно, восторг этого слушателя – а до сих пор он молчал – был вызван последней частью рассказа, в которой он узнал одно из преданий своей страны. Может быть, он был также счастлив услышать, что великая царица сумела избежать ловушки, расставленной мудрым царем Соломоном.

Это заунывное пение продолжалось долго, что начало раздражать собравшихся; некоторые из завсегдатаев уже кричали: «Мелбус»[6], и молодого человека стали мягко подталкивать к дверям. Хозяин кофейни, испугавшись, что не получит пять или шесть пара[7], которые должен был ему этот посетитель, поспешил за ним на улицу. По всей видимости, дело было улажено: очень скоро в кофейне снова воцарилось благоговейное молчание, и рассказчик продолжил повествование.

Ценой неустанных трудов и долгих бессонных ночей мастер Адонирам закончил эту; уже были вырыты в песке формы для колоссальных статуй. Строители много дней копали землю и дробили камень, и словно след исполина глубоко отпечатался на плоскогорье Сиона, где должно было быть отлито медное море. Готовы были для него прочные каменные контрфорсы, которые потом предстояло заменить гигантским львам и сфинксам, предназначенным служить ему опорами. Толстые брусья из золота, которое не плавится при температуре плавления бронзы, поддерживали крышку огромной чаши. Расплавленный металл, стекая по множеству желобов, должен был заполнить пустоту, а затем, остыв, заключить в оковы золотые колышки и слиться в одно целое с этими надежными и драгоценными вехами.

Семь раз всходило и заходило солнце с тех пор, как закипела руда в печи, над которой возвышалась массивная башня из кирпича, заканчивающаяся в шестидесяти локтях от земли усеченным конусом с отверстием, откуда вырывался красный дым, синеватые языки пламени и снопы искр.

Глубокий ров, прорытый между формой и подножием печи, должен был стать руслом огненной реки, когда придет час железными кирками открыть чрево вулкана.

Приступить к великому деянию было решено ночью: в это время легко следить за продвижением жидкого металла, когда он, белый и лучезарный, сам освещает свой путь; а если раскаленная лава грозит выйти из повиновения, просочившись в незаметную трещину или проделав щель в обшивке, это легко увидеть впотьмах.

Не было в Иерусалиме никого, кто бы равнодушно ожидал решающего часа, которому суждено было обессмертить или навеки опозорить имя Адонирама. Оставив свои занятия, шли к храму ремесленники со всех концов царства, и на склоне дня в канун роковой ночи с самого заката солнца толпы любопытных заполонили окрестные холмы.

Никогда еще ни один мастер по собственному почину и вопреки всем предостережениям не пускался в столь рискованное предприятие. Отливка металлов – весьма интересное зрелище, и зачастую, когда отливались большие статуи или детали, сам царь Сулайман изъявлял желание провести ночь в мастерских, а вельможи оспаривали друг у друга право сопровождать его.

Но отливка медного моря была невиданным по размаху делом, вызовом гения людским предрассудкам, силам природы и суждениям знатоков, которые все как один предсказывали мастеру неудачу.

Поэтому, предвкушая захватывающий поединок, люди всех возрастов, из всех земель еще засветло толпились на холме Сиона, подступы к которому охраняли легионы ремесленников. Безмолвные отряды обходили дозором толпу, поддерживая порядок и не допуская ни малейшего шума… Это было нетрудно, ибо по приказу царя звуки трубы призвали к полной тишине под страхом смертной казни – необходимая мера, чтобы отчетливо слышались и быстро выполнялись все команды.

Вечерняя звезда уже клонилась к морю; ночь была темная, низко нависшие облака казались рыжеватыми в отсветах пламени, вырывающегося из печи; час был близок. В сопровождении мастеров Адонирам в свете факелов расхаживал по площадке, в последний раз проверял, все ли готово. Под большим навесом у печи можно было разглядеть кузнецов в медных шлемах с опущенными козырьками и в длинных белых одеяниях с короткими рукавами – вооруженные железными крюками, они извлекали из пламенеющего жерла печи шлак, вязкие комья полузастывшей пены, и уносили их подальше от формы. Кочегары, сидя на высоких лесах, поддерживаемых прочными опорами, бросали сверху в топку корзины угля, и пламя отвечало устрашающим ревом, вырываясь из вентиляционных отверстий. Повсюду роились толпы подмастерьев с лопатами, кирками и кольями; длинные тени скользили за ними по земле. Все были почти обнажены: лишь узкие повязки из полосатой ткани прикрывали бедра; на головы были натянуты шерстяные колпаки, а ноги были защищены деревянными наколенниками, привязанными кожаными ремнями. Почерневшие от угольной пыли, лица их казались красными в отблесках пламени; они сновали по площадке, подобные демонам или призракам.

Звуки фанфар возвестили о прибытии царской свиты; появился Сулайман вместе с царицей Савской; Адонирам почтительно приветствовал их и проводил к импровизированному трону, сооруженному специально для высоких гостей. На скульпторе был нагрудник из буйволовой кожи; белый шерстяной фартук доходил ему до колен, его сильные ноги защищали гетры из кожи тигра, а ступни были босы, ибо он мог, не ощущая жара, ходить по раскаленному докрасна металлу.

– Вы предстали передо мной во всем вашем могуществе, – обратилась Балкида к царю строителей, – подобно божеству огня. Если ваш замысел удастся, никто в эту ночь не сможет считать себя выше мастера Адонирама!..

Художник, как ни был он занят, собирался уже ответить ей, однако Сулайман, неизменно мудрый, но порой ревнивый, перебил его.

– Мастер, – властно произнес он, – не теряйте драгоценного времени; вернитесь к вашей работе: я не хочу, чтобы, пока вы будете здесь, произошел какой-нибудь несчастный случай, в котором мы невольно окажемся повинны.

Царица успела приветственно поднять руку, и Адонирам удалился.

«Если он сделает это, – подумал Сулайман, – каким несравненным памятником украсит он храм Адонаи; но как же возрастет тогда его сила, которой уже следует опасаться!»

Через несколько мгновений они увидели Адонирама у печи. Пламя освещало его снизу, отчего его статная фигура казалась еще выше; длинная тень ложилась на стену и на прибитый к ней бронзовый лист, по которому каждый из мастеров двадцать раз ударил железным молотком. Гул далеко разнесся по холмам, и стало еще тише, чем прежде. Вдруг десять теней с кирками и рычагами устремились в ров, прорытый под жерлом печи прямо напротив трона. Кузнечные мехи, издав последний хрип, замерли, и слышны были только глухие удары железа по обожженной глине, которой было заделано отверстие, откуда предстояло хлынуть расплавленному металлу. Вскоре глина в этом месте стала фиолетовой, потом покраснела, озарилась оранжевым светом; в центре засветилась белая точка, и все подручные отошли назад, только двое остались у печи. Под наблюдением Адонирама эти двое осторожно откалывали куски глины вокруг светящейся точки, стараясь не пробить корку насквозь… Мастер с тревогой следил за ними.