Конечно, в устах Азефа эта суровая непреклонность была лицемерной позой, принимать которую ему было тем более легко, что речь ведь шла о несчастиях только для других: свою собственную безопасность, как мы видели, он перестраховал весьма заботливо и на все стороны. Но имитация суровой непреклонности обреченного террориста ему удавалась очень хорошо, а главное Савинков и его товарищи и сами не могли не чувствовать, что они были не на высоте положения. Тем поспешнее согласились они с Азефом и решили вновь концентрировать все силы на подготовке покушения против Плеве.
«Настойчивость Азефа, его спокойствие и уверенность подняли дух Организации, — вспоминал позднее Савинков. — Не преувеличивая можно сказать, что Азеф возродил организацию: мы приступили к делу с верою и решимостью во что бы то ни стало убить Плеве».
Их рвение Азеф подогрел сообщением о том недоверии к Боевой Организации, которое господствует среди многих руководящих деятелей партии. Эти рассказы заронили в настроение боевиков первые семена вражды к Партийному центру, что тоже входило в далеко идущие расчеты Азефа. Но в тот момент они оказали и положительное действие: молодежь горела желанием делом реабилитировать свою честь, — которая, им казалось, была задета недоверием Центр. Комитета.
В начале мая авангард боевиков уже был в Петербурге. Конспиративная квартира была снята в самом центре города, — на Жуковской, 31. Ее хозяином стал Савинков, который жил под именем богатого англичанина Мак-Кулоха. Роль хозяйки квартиры — его «содержанки» исполняла Дора В. Брилиант, — дочь зажиточного и старозаветного еврейского купца, совсем юной ушедшая из семьи, чтобы отдаться революционному движению: позднее она сошла с ума в Петропавловской крепости и умерла в доме умалишенных. Жили они «богато», держали «лакея» и «кухарку»: первым был Е. С. Сазонов, второй — П. С. Ивановская, старая революционерка, член Исполнит. Комитета партии «Народная Воля». Она в свое время принимала участие в подготовке покушений против Александра II, была осуждена на бессрочную каторгу и теперь, почти через четверть века, бежала из Сибири, чтобы вновь встать в ряды террористов. Наблюдение успешно и быстро продвигалось вперед: наблюдатели были уже опытны в своем деле, — некоторые из них, особенно Каляев, свою роль разыгрывали, как настоящие артисты.
К середине июня в Петербург приехал Азеф. В течение последних полутора месяцев он кружил по всей России: отвез свою мать на воды, на северный Кавказ, побывал в Самаре, в Уфе. Всюду он заботливо выполнял поручения Ратаева: в Самаре старался «выяснить», кто же именно был тот террорист, который погиб в Петербурге при взрыве бомбы; в Уфу он заехал специально затем, чтобы повидаться с Изотом Сазоновым и разведать у него относительно планов его брата, Егора. Эти две личности, — неизвестный террорист в Петербурге и Егор Сазонов, — особенно интересовали Ратаева, он слал специальные о них запросы Азефу, но старания последнего приносили мало результатов.
Даже от Изота Сазонова никаких сведений относительно его брата получить не удалось, — кроме самых общих догадок, что тот «что-то затевает», — но что именно, неизвестно.
Покушение на Плеве Азеф на этот раз ставил совсем серьезно, — и выдавать полиции секреты своей Боевой Организации меньше всего собирался (В письме к Ратаеву из Москвы от 7 июля 1901 г. Азеф сообщил, что в квартире адвоката Трандафилова, который жил в том самом доме но Жуковский ул., в котором помещалась и конспиративная квартира Боевой Организации, находится склад нелегальной литературы. Ратаев в своих позднейших записках о деле Азефа, полагает, что это сообщение Азеф сделал для того, чтобы без опасности для себя навести полицию на след Боевой Организации: «расчет Азефа, — писал Ратаев, был вероятно таков, что следя за Трандафиловым, наблюдение наткнется, не может не наткнуться на Сазонова и Савинкова, особенно, на последнего, сея прежняя деятельность которого протекала в Петербурге». Это объяснение неправильно в момент, когда Азеф писал оное донесение от 7 июля, конспиративная квартира на Жуковской уже была предназначена для ликвидации и Савинков с Сазоновым ее уже покинули, так что ни о какой попытке косвенного наведения полиции на след Боевой Организации в этот момент не может быть и речи. Донос Азефа на Трандафилова на самом деле был не попыткой наведения полиции на след Боевой Организации, а ходом в целях создания алиби для самого себя на тот случай, если следствие в будущем откроет факт посещения Азефом указанного дома на Жуковской: по свидетельству Савинкова во время пребывания Азефа в этой конспиративной квартире за домом была замечена полицейская слежка, которая весьма обеспокоила Азефа. Он мог полагать, что кто-нибудь из филеров его признал, — его знали к лицо очень многие из петербургских филеров, — и это могло бы иметь весьма неприятные последствия в случае обнаружения полицией роли конспиративной квартиры на Жуковской. Его донесение на Трандафилова давало ему возможность в этом случае говорить, что посещая дом на Жуковской он ходил не на конспиративную квартиру, а к Трандафиловым, на которых своевременно и доносил.).
Только из Петербурга он счел возможным сообщить настоящее имя «неизвестного террориста» — Покотилова: судя по дате, которая стоит на этом письме, оно написано едва ли не с конспиративной квартиры на Жуковской. На этой квартире Азеф прожил более недели, навел ревизию на деятельность молодежи, вновь поругал Савинкова, который на этот раз допустил вопиющие нарушения основных правил конспирации, повидался с остальными наблюдателями, и опять уехал «по партийным делам» назначив общее свидание всех руководящих членов Организации в Москве, на начало июля. Совещание состоялось в назначенный срок. Шло оно в Сокольничьем парке. Были окончательно намечены участники, установлена диспозиция, назначен срок. В качестве метальщиков должно было выступить 4 человека, — двое бывших студентов Сазонов и Каляев, и двое рабочих из Белостока — Боришанский и Сикорский. Азеф должен был ждать известий в Вильно.
Первое покушение было назначено на 21 июля, — оно не могло состояться из-за случайного запоздания Сазонова к назначенному месту встречи. На этот раз Азеф был верен своему обещанию и выжидал результатов. Вместе с ним в Вильно была Ивановская. Назначенный день прошел, — условной телеграммы не было. Азеф казался сильно взволнованным, глаза его опасливо бегали по сторонам, прощупывая встречных, говорил он хмуро: «значит полная неудача или провал». На карту им поставлено было очень много. В своих последних письмах к Ратаеву он не только не делал никаких попыток «перестраховать» себя, подобно тому, как он поступал в марте; наоборот, явно рискуя навлечь потом на себя подозрение, он стремился усыпить бдительность Департамента, сообщая, что социалисты-революционеры решили отложить покушение против Плеве и поставили на очередь покушение против иркутского генерал-губернатора Кутайсова, который незадолго перед тем обратил на себя внимание жестокою расправою с ссыльными.
На следующий день тревога несколько рассеялась: приехали боевики, все те, кто выходил на улицу в качестве метальщиков, и с горькой улыбкой на лице Сазонов рассказал о причине отсрочки. Азеф нервничал, крутил головою, вновь и вновь возвращался к вопросам, выясняя самые, казалось бы, ничего незначащие детали, чтобы потом, учтя опыт неудачи, внести мелкие изменения в план. Боевики прожили в Вильно Целую неделю, почти все время проводя вместе с Азефом и Ивановскою. Перед отъездом их в Петербург вместе провели и всю ночь, — в невзрачном трактирчике с вялой заспанной прислугой. «В маленькой, тускло освещенной комнате, — вспоминает Ивановская, — сидели задумчивые обреченные, перекидываясь ничего незначащими словами. Один Азеф казался спокойным, внимательным, преувеличенно ласковым». На прощание он расцеловал всех отъезжавших.
Много позднее, во время встречи с Бурцевым во Франкфурте, уже разоблаченный Азеф говорил об этом прощании:
«Когда я тогда целовал Сазонова, это не был поцелуй Иуды».
