Эта жизнь вполне удовлетворяла Азефа. Новая обстановка пришлась ему как нельзя более по вкусу, — и он сам, в свою очередь, как нельзя лучше подходил для нее. С фотографий того времени он глядит спокойным и добродушным обывателем, и его тогдашние письма дышат мещанским благодушием. Читая их, с трудом можно представить, что автор их когда-то писал доклады о «проблеме нравственности у Михайловского», участвовал в ответственных политических совещаниях, был членом международных социалистических конгрессов. Они выдержаны в духе того слащавого сентиментализма немецкого мещанина, который так режет ухо русского интеллигента.
К русскому языку в своих письмах Азеф не прибегает, — хотя г-жа N. в известных пределах им владела. Но порою с его пера срываются отдельные русские слова: это тогда, когда он хочет изругаться особенно грубо. В этих случаях в письме, среди сплошного немецкого текста, мелькают начертанные латинскими буквами те грязные выражения, хорошее знание которых г-жа N. вынесла из ее прежней жизни в России, — из общения с миром «Владимировичей» и их блестящего окружения. Порою необходимость употребления этих выражений ни в коем случае не вытекает из предыдущего текста писем. В этих случаях нельзя отделаться от ощущения, что Азеф бросает их просто для того, чтобы «отвести душу», просто потому, что употребление их ему вообще приятно: это бывает у людей, которым долго приходилось сдерживать свободное выявление той или иной стороны своего «я» и которые затем получили возможность освободиться от этих ограничений…
О круге духовных интересов Азефа по письмам судить трудно: слишком мало таких интересов было у г-жи N, чтобы Азеф полностью развертывал перед нею эту сторону своего «я». Только время от времени делится он с нею своими соображениями о положении дел на бирже, обнаруживая наличие у него не плохого нюха биржевика. Да еще очень любопытны даваемые им описания различных шантанов и варьете которые он постоянно посещает во время своих поездок. Г-жу N по ее прежней профессии эти учреждения, конечно, не могли не интересовать, — и Азеф пишет ей настоящие доклады на эти темы, обнаруживая при этом незаурядную эрудицию специалиста. Варьете венские он сравнивает с парижскими, берлинскими, петербургскими и др., входит в детали, в мелочи… Настоящие лекции по курсу сравнительного шантановедения, — наука, в знакомстве с которой Азеф, очевидно, свободно мог состязаться с г-жою N!
Как сильная страсть у Азефа выявляется любовь к азартным играм. Возможно, что этим путем он удовлетворял свою потребность в острых ощущениях и сглаживал разительность перехода от нервно-напряженного состояния всегда рискованной игры на два фронта к почти безмятежному житию полурантье, полбиржевика. Во всяком случае, в отставном провокаторе обнаружился азартный картежник. Не довольствуясь регулярными «пульками» в Берлине, он ведет большую и азартную игру во время своих летних поездок на курорты юга Франции. Играет он так, что порой остается без гроша в кармане и бывает вынужден по телеграфу просить о присылке денег для того, чтобы покрыть счета и иметь возможность купить билет на обратную дорогу. Проигрыши воспринимает тяжело, но не столько из жалости к потерянным деньгами, сколько от огорчения, что у него нет «счастия». «У других, — писал он г-же N в одну из таких горьких минут, — бывает счастие, только у папочки никогда. Удивительно! Когда я сегодня держал банк, то его сорвали на втором круге».
Надо добавить, что итоговые результаты игры Азефа не оправдывают этого его самоуничижительного тона: правда, в 1911 г. он потерял целых 15 тыч. франков, но за то в 1912 г. выиграл 7, в 1913 г. — целых 13 тыс. франков. Таким образом, в конечном итоге от игры в карты он не терял…
Сношений с политической полицией он не поддерживает, — да и не может поддерживать, так как с 1910 г. Департамент Полиции уже начинает понимать, что Азеф вел двойную игру, издает секретные циркуляры об его розыске и берет под бдительный надзор всех тех деятелей полицейского сыска, которые имели раньше сношения с Азефом. Все возможности для «реабилитации» в этом направлении перед Азефом были закрыты, но за то с этой стороны он ничего и не боялся: он понимал, что русское правительство тревожить его заграницей не станет, террористического покушения против него не организует, требования о выдаче его для суда над ним не предъявит. Все это было бы связано с таким большим скандалом, что у правительства не могло быть никакой охоты становиться на подобный путь.
Прошлое беспокоило его своей другой стороной. В газетах время от времени вновь начинаются разговоры о нем, — и из них ясно, что революционеры не перестают его искать. Азеф превосходно понимал, что риск быть случайно обнаруженным для него существует постоянно.
Как мы теперь знаем, опасения Азефа были больше, чем основательны. Сведения о том, что Азеф живет в Берлине, дошли до революционных кругов. Под руководством К. Либкнехта здесь была даже создана небольшая группка из русских и немецких социал-демократов, которая вела систематические поиски и теперь ясно, что они были совсем близко от Азефа. Что ему грозило в случае обнаружения, тайны не составляло. Озлобление против него среди его бывших товарищей по партии было огромным, и «купцу» Александру Неймайеру несомненно не пришлось бы дальше пользоваться радостями мещанского благополучия.
В этой обстановке у Азефа неизбежно должны были возникать планы тем или иным путем получить для себя амнистию от революционеров. Он хорошо помнил предложение, сделанное ему Черновым во время последнего допроса: рассказать всю правду о своих сношениях с полицией и этой ценой спасти свою жизнь. Если бы удалось достичь соглашения на этом условии теперь, то для Азефа это было бы самым лучшим исходом. Полицейских секретов беречь он не собирался: идейной симпатии к полиции у него никогда не было, — а в данный момент говорить заставляли и соображения выгоды.
Руководствуясь этими соображениями, Азеф еще с 1910–11 г.г. начинает делать попытки войти в сношения со своими бывшими товарищами по партии. Своей первой жене он пишет о своей готовности явиться на партийный суд, рассказать ему всю правду и подчиниться любому решению его, — вплоть до смертного приговора. На эти свои письма он не получил ответа: с ним не хотели разговаривать.
Но войти в сношения с революционерами и сообщить всему миру, что он порвал сношения с полицией, возможность для него все же представилась.
Это случилось в 1912 г. Июль этого года Азеф проводил в Нейенаре, под Наугеймом, где проходил курс лечения от острой неврастении и легких непорядков с сердцем.
Курорт и отели ему нравились, но с самого же начала он заметил большой недостаток: там было много русских. Из его писем видно, что он каждое утро с большой тревогой просматривал списки вновь приезжих, опасаясь неожиданно натолкнуться на какого-нибудь старого знакомого.
Опасение было небезосновательно: его узнали и его адрес был сообщен Бурцеву.
Последний давно уже искал случая встретиться с разоблаченным Азефом, будучи уверен, что теперь Азеф расскажет ему не мало интересного для него, как для историка, а потому немедленно написал Азефу письмо с предложением встретиться. В этом письме Бурцев гарантировал, что ни о какой «засаде» с его стороны не может быть и речи, — что свидания он ищет исключительно, как историк, но довольно недвусмысленно предупреждал, что в случае неполучения быстрого согласия от Азефа на свидание, он, Бурцев, сможет сделать и другое употребление из ставшего ему известным настоящего адреса Азефа.
Это письмо не могло не испугать последнего. Он понимал правильность заявлений Бурцева, а потому поспешил ответить Бурцеву своим согласием: предложение встретиться, — писал он, — «совпадает с моим давнишним желанием установить правду в моем деле». Он только откладывал свидание на одну неделю, которая ему необходима для устройства личных дел.
Этими «личными делами» была квартира берлинского купца А. Неймайера, по которой теперь легко было найти Азефа. Ее Азеф немедленно ликвидировал. Г-жа N. была отправлена к матери, в провинцию, все вещи были упакованы и сданы на хранение в мебельное депо. На всякий случай Азеф написал и завещание, в силу которого все свое имущество он передавал г-же N., якобы в возмещение своих долгов последней: как известно, в этом случае причитались меньшие наследственные пошлины, — Азеф и об этом не забыл.
