Обожествление Ленина началось еще при жизни вождя. С его непосредственного согласия имя Ленина присваивалось фабрикам и заводам, городам и поселкам. Однако то, что началось после его смерти, заслуживает особого внимания историков и социологов. Памятники вождю Октябрьской революции не устанавливались, пожалуй, только в деревенских банях и городских общественных туалетах.

Ленинград в этом смысле мало чем отличался от других населенных мест. Уже 7 ноября 1924 г. в Ленинграде, у Финляндского вокзала, был открыт первый памятник Ленину. Монумент был исполнен по модели скульптора С. А. Евсеева и архитекторов В. А. Щуко и В. Г. Гельфрейха. Первоначально памятник был установлен в непосредственной близости к южному фасаду Финляндского вокзала, в память о прибытии Ленина в Петроград в апреле 1917 г. В 1930 г. от памятника к Неве была проложена аллея, а в 1945 г. памятник перенесли на 180 метров ближе к набережной и установили на более высокий фундамент. Вокруг памятника был разбит сквер.

Памятник представляет собой ставшую с тех пор традиционной фигуру пламенного оратора с призывно вытянутой вперед рукой, выступающего с башни стилизованного броневика, — этакий запоминающийся величественный зримый образ революции.

Объектом городского мифотворчества памятник стал почти сразу после его открытия. Так как Ленин в глазах народа был первым советским царем, то и монумент ему привычно сравнивали с памятниками особам, царствовавшим до революции.

После появления на Знаменской площади памятника Александру III горожане, отправлявшиеся к Московскому вокзалу, любили крикнуть кучеру:

— К пугалу!

Когда же поставили памятник Ленину у Финляндского вокзала, то извозчики, лукаво подмигивая, уточняли:

— К какому, вашество? К Московскому аль к Финляндскому?

Среди первых анекдотов о памятнике записан этакий монолог философствующего обывателя:

— Вот как правители обустраиваются и государством управляют: Петр сидит на коне, за спиной у него Исаакиевский собор как оплот православия, с одной стороны — Адмиралтейство, корабли строить, с миром торговать, с другой — Сенат и Синод, государством управлять, а рукой он указывает на Университет и Академию наук — вот куда нужно стремиться. Ленин влез на броневик, с одной стороны у него райком партии и тюрьма «Кресты», неугодных сажать, с другой — Артиллерийская академия, обороняться, за спиной — вокзал, чтобы, если что, сбежать, а указывает он на Большой дом — «все там будете!»

Пожалуй, главная мысль всего этого монолога: Ленин направляет в сторону, противоположную той, куда указывает Петр I.

Но особенное внимание фольклора памятник приобрел позже, когда непосредственная реакция на Октябрьскую революцию сменилась на опосредованную, когда ее стали воспринимать через сомнительные достижения советской власти либо через ее пропагандистские символы. Монументальная скульптура в этом смысле представляла собой бесценный материал. Памятники вождю революции стали подвергаться остракизму в первую очередь, поскольку они были, что называется, рядом, у всех на виду.

В словаре лагерно-блатного жаргона, которым нельзя пренебрегать уже потому, что внутренняя свобода и раскованность в тюрьмах и лагерях позволяли их обитателям говорить то, о чем могли только подумать, боясь произнести вслух, по другую сторону колючей проволоки, памятники Ленину в Ленинграде занимали далеко не последнее место. Так, произнести подчеркнуто патриотическую речь в красном уголке называлось: «Трекнуть с броневичка», а сам памятник у Финляндского вокзала имел несколько прозвищ: «Трекало на броневичке», «Финбанское чучело», «Экспонат с клешней», «Лысый камень», «Ленин, торгующий пиджачком». Вспоминали старый, но всегда актуальный анекдот:

Дзержинский обращается к Ленину:

— Владимир Ильич, где вы такую жилеточку достали?

Ленин закладывает большой палец левой руки за пуговицу жилетки:

— Эту? — затем резко выбрасывает правую руку вперед и вверх: — Там!

Несколько позже фольклор обратил внимание на некую композиционную связь памятника с Большим домом и превратил эту формальную связь в смысловую. В годы перестройки она уже не могла импонировать хозяевам мрачного символа сталинской эпохи на другом берегу Невы. Забеспокоились о чистоте мундира. Фольклор ответил анекдотом.

Партийное собрание в Большом доме. Голос с места:

— Товарищи, Ленин, который указывает рукой на Большой дом, как бы приветствуя его, дискредитирует нашу историю. Предлагаю повернуть его лицом к Финляндскому вокзалу.

Голос из президиума:

— Возражаю. Тогда он будет указывать в сторону Финляндии, а туда и без его указания бегут наши граждане.

6 ноября 1927 г., к 10-й годовщине Октябрьской революции, перед главным входом в здание Смольного был открыт еще один памятник Ленину. Авторы памятника скульптор В. В. Козлов и архитекторы В. А. Щуко и В. Г. Гельфрейх повторили к тому времени уже канонизированную позу выступающего Ленина. В советской иерархии памятников «вождю всемирного пролетариата» этот монумент признан одним из лучших. Он стал официально утвержденным эталоном всех последующих памятников вождю. Его авторское повторение было установлено во многих городах Советского Союза. Вместе с тем Ленин с характерно вытянутой рукой оказался удобной мишенью для остроумных зубоскалов и рисковых пересмешников. С тех пор о многочисленных памятниках подобного рода стали говорить: «Сам не видит, а нам кажет», а в эпоху пресловутой борьбы большевиков с пьянством и алкоголизмом безымянные авторы знаменитой серии анекдотов ««Армянское радио» спросили…» умело пародировали методы войны с ветряными мельницами:

— Куда указывает рука Ленина на памятнике у Смольного?

— На одиннадцать часов — время открытия винно-водочных магазинов.

После знаменитого XX съезда партии и доклада Хрущева о культе личности Сталина, когда идеологический пресс был в значительной степени ослаблен, изменилось и отношение к Ленину. Это было время, когда в советском искусстве предпринимались попытки переосмыслить образ Ленина, придать его облику чисто человеческие качества, противопоставив их привычным чертам государственного и политического деятеля. Что из этого получилось, можно судить по анекдоту, героем которого стал памятник Ленину в Таврическом саду. Памятник выполнен скульптором В. Б. Пинчуком и установлен вблизи главного входа в сад в 1957 г.

— Папа, а кто этот маленький? — спросил сын отца у входа в Таврический сад.

— Кто-кто… — растерялся папа. — Ильич в пальто, вот кто.

Продолжением петербургских улиц являются их мосты. Это наблюдение кажется верным не только потому что количество улиц в Петербурге не так уж намного превышает количество мостов, а еще и потому что именно мосты выполняют, если можно так выразиться, роль совокупной топонимической памяти города. Сколько бы переименований ни претерпевали городские улицы, мосты, которые первоначально были названы так же, как и улицы, в створе которых они стоят, чаще всего сохраняют память о первом названии. Их, как правило, не переименовывали. А если это случалось, фольклор тут же этот факт подвергал остракизму. Вот анекдот о неком гипотетическом постановлении губернатора Петербурга:

«В связи с Указом Президента о посмертном присвоении за особые революционные заслуги лейтенанту Шмидту Петру Петровичу воинского звания капитан 3-го ранга, мост Лейтенанта Шмидта в Петербурге переименовать в мост Капитана 3-го ранга Шмидта».

В 2007 г. мосту Лейтенанта Шмидта было возвращено его историческое название. Теперь он — Благовещенский. Это был первый в Петербурге постоянный мост через Неву. Он строился целых семь лет и был торжественно открыт в 1850 г. В Петербурге того времени был популярен анекдот, главная, говоря современным языком, фишка которого приписывалась небезызвестному питерскому острослову князю Меншикову.

У князя Меншикова с графом Клейнмихелем была, что называется, контра; по службе ли, или по другим поводам, сказать трудно. В шутках своих князь не щадил ведомства путей сообщения. Когда строились Исаакиевский собор, постоянный мост через Неву и Московская железная дорога, он говорил: