— Неужели интеллигенции не осталось в Санкт-Петербурге? — горестно вопрошает старушка.

— Интеллигенции, мамаша, до х…, а вот автобусов мало.

Но, как сказал Михаил Булгаков словами незабвенного профессора Преображенского, разруха начинается в головах. Интеллигенции было мало не только среди рядовых ленинградцев. Помните, мы говорили, что в старом Петербурге на роль «дураков» фольклор выбрал военных комендантов? В советские времена такими «козлами отпущения» стали первые секретари обкомов КПСС. Городской фольклор приписывал им такие образцы непроходимой глупости, которые простодушным военным комендантам и не снились.

С 1962 по 1970 г. должность первого секретаря Ленинградского обкома КПСС занимал Василий Сергеевич Толстиков. По воспоминаниям ленинградцев, это был обыкновенный партийный чиновник, простодушие которого граничило с глуповатостью. По сохранившимся от того времени анекдотам можно легко судить об умственных достоинствах «хозяина Ленинграда».

Однажды в Ленинград приехала делегация американских конгрессменов. Встречал их первый секретарь Ленинградского обкома Толстиков. Тут же состоялась беседа. Один из конгрессменов среди прочего заинтересовался:

— Каковы показатели смертности в Ленинграде?

Толстиков уверенно и коротко ответил:

— У нас в Ленинграде смертности нет.

После просмотра нового кинофильма «Проводы белых ночей», в котором есть сцена развода Дворцового моста, Толстиков пришел в ярость, топал ногами и брызгал слюной от злости:

— Я вас сотру в порошок! — кричал он. — Вот тут у вас молодые люди гуляют, а перед ними поднимается бетонный мост, что это за символ?

При всей уникальности Петербурга как города с высочайшими культурными традициями ему не удалось избежать двух наиболее характерных для всех крупных промышленных и торговых мегаполисов пороков: мужского пьянства и женской проституции. Городской фольклор на ту и другую темы значителен по количеству и многообразен по жанрам и видам. Не составляют исключения и анекдоты, посвященные этим асоциальным явлениям.

Пьянство в Петербурге имеет давние традиции. Конечно, нельзя безоговорочно утверждать, что в пагубном распространении «питейного дела» виновен исключительно Петр I, но трудно умолчать о том, что первый петербургский трактир на Троицкой площади открыл и назвал «Австерией четырех ветров» именно он. А знаменитый кабак вблизи Морского рынка в начале будущего Невского проспекта вообще носил его монаршее имя: «Петровское кружало». Традиция пития и в самом деле была заложена основателем Петербурга, хотя в фольклоре есть свидетельства того, что эта неизлечимая страсть внедрена в незапамятные времена на генетическом уровне.

Князь Цицианов, известный поэзией рассказов, говорил, что в деревне его одна крестьянка разрешилась от бремени семилетним мальчиком, и первое слово его в час рождения было:

— Дай мне водки!

В том, что питие на Руси патронировалось государями, ничего удивительного не было. Государственная монополия на водку приносила неслыханные доходы. Чтобы понять, насколько они «неслыханны», приведем только один пример. Церковь Воскресения Христова, что у Варшавского вокзала, в народе называют «Копеечной». Бытует легенда, что церковь строилась не только на пожертвования членов общества трезвенников, но и на деньги специального налога, которым были обложены все питейные заведения тогдашней России. Налог составлял всего одну копейку с каждой тысячи рублей дохода, но и этого будто бы хватило на все строительство.

Государственное присутствие в водочной торговле в Петербурге было более чем демонстративным. Над входами в кабаки вывешивались российские гербы, а над стойками и столами красовались портреты царствующих монархов. Как утверждает фольклор, портреты исчезли только при Николае I.

Однажды в кабаке прямо под портретом Николая I разбушевался пьяный купец. Ругался матом и рассказывал срамные анекдоты. Кабатчик попытался его урезонить:

— И не совестно? Под портретом императора!

— А мне насрать на императора! — шумел купец.

На следующий день на стол Николая I лег письменный рапорт об этом вопиющем случае. Император прочитал донесение и сказал:

— Во-первых, мне тоже насрать на этого купца. А во-вторых, впредь мои портреты в кабаках не вешать.

Со временем исчезло и само слово «кабак». Репутация кабаков в России была низкой. Дело усугублялось еще и тем, что в кабаках традиционно подавались только спиртные напитки: пиво и водка. Закуска не полагалась. Так повелось еще в Казанском ханстве, откуда после завоевания Казани в 1552 г. при Иване Грозном они были занесены в Московию. Не случайно в народе кабаки называли шалманами, что в переводе с татарского означает «аркан с петлей». В XIX в. кабаки заменили трактирами. Их владельцам предписывалось предлагать посетителям и закуску. Но и трактиры не смогли облагородить питейный промысел. Поиск наиболее подходящих названий для обозначения русских питейных заведений растянулся на годы. Казалось, что найдись подходящее название, и с его помощью любой пивной или закусочной можно будет придать новый, более высокий нравственный статус. Уже в советские времена появились рюмочные, распивочные, бары. Но память о старинных русских кабаках в народе никуда не исчезла.

У входа в бар гостиницы «Европейская» стоят двое мужчин и рассуждают:

— Гм, «бар». А если прочесть наоборот, получается «раб». Что же, мы с тобой — рабы? Уж лучше бы «кабак» написали, с обеих сторон одинаково получается.

Впрочем, советские трудящиеся не отличались ни капризной разборчивостью, ни интеллигентской брезгливостью. Пили везде, где только можно себе представить: в подъездах, в лифтах, в подворотнях, в дворовых скверах, на детских площадках, на садовых скамейках и даже в туалетах. При этом понятия о приличиях, морали и нравственности приобретают весьма специфические особенности.

Иностранец справляет малую нужду в сквере у Пушкинского театра.

— Молодой человек, как же вам не совестно? Это же Петербург… Центр города… В двух шагах отсюда общественный туалет…

— Простите, но я не посмел. Там два джентльмена пьют вино.

Лицом к Исаакиевскому собору стоит мужик и мочится на колонну. Сзади подходит интеллигентного вида мужчина и робко дотрагивается до плеча мужика.

— Простите, как пройти к Казанскому собору?

— Зачем тебе Казанский? Ссы здесь.

– Вчера обедал у Карамышева, на Невском. Очень прилично, даже ложки подают серебряные.

— Да что ты?! А ну покажи!

Масштабы пьянства были столь велики, что пьяный человек на улицах Ленинграда перестал вызывать всякую реакцию прохожих. Пьяных обходили стороной, если они могли еще стоять, их перешагивали на тротуарах, если они лежали поперек дороги, они не вызывали удивления, если валялись в скверах и подъездах.

На скамейке у Нарвских ворот спит пьяный. Милиционер пытается его разбудить:

— Вставай, чего разлегся.

Пьяный открывает глаза и, не отрываясь от скамейки, озирается по сторонам:

— Где я нахожусь… Где я?

— У Нарвских ворот.

— Так пойди и закрой ворота, а то в жопу дует, — и поворачивается на другой бок.

Горбачев в сопровождении первого секретаря обкома КПСС Зайкова проезжает мимо Московского вокзала. На тротуаре валяется пьяный. Горбачев укоризненно Зайкову:

— Смотри, что у тебя делается.

— Это не наш, Михаил Сергеевич, это москвич.

— А ты откуда знаешь?

— Наши в таком виде еще работают.

Пьяный на улице:

— Где я?

— На Невском.

— К черту подробности. В каком я городе?