В конечном счете меня сочли достойным пройти Церемонию Малой Смерти, которую я описал в книге Третий глаз. Посредством особых ритуалов меня ввели в состояние каталептической смерти в глубоких подземельях Поталы, и я отправился в прошлое «Хроник Акаши». Тогда же я побывал и в различных уголках Земли. Но позвольте мне описать, что я тогда чувствовал.

Сырой, промозглый коридор в толще горы в нескольких сотнях футов под скованной морозом поверхностью земли был погружен в замогильный мрак. Подобно струйке дыма, я плыл сквозь черноту этого коридора и, постепенно осваиваясь в этой черноте, начинал различать смутное фосфоресцирование покрытой плесенью растительности, цепляющейся за камень стен. Изредка там, где растительность была погуще, а свечение ярче, взгляд улавливал желтый блеск золотой жилы, бегущей вдоль горного туннеля.

Я беззвучно плыл вперед, не ощущая времени, с одной лишь мыслью о том, что я должен идти все дальше и дальше в недра земли, ибо это был решающий для меня день, день моего возвращения после трехдневного пребывания в астрале. Время шло, и я опускался все ниже в подземные глубины, а мрак все сгущался и, казалось, вибрировал, обретая собственное звучание.

Силой воображения я представлял себе мир на поверхности, тот мир, в который я теперь возвращался. Передо мной вставали живые образы знакомых мест, скрытых сейчас кромешной тьмой. Я ждал, паря в воздухе, словно облачко благовонного дыма в храме.

Постепенно, так постепенно и медленно, что я далеко не сразу смог его уловить, из коридора донесся шум. Едва слышный вначале, он постепенно нарастал и становился все громче. Поющие голоса, перезвон серебряных колокольчиков и глухое шарканье кожаных подошв. И наконец, после долгого ожидания, по стенам туннеля забегали жутковатые мерцающие блики. Шум становился все громче. А я все ждал, паря в темноте над каменной плитой. Я ждал.

Постепенно, ох как постепенно, как до боли медленно и осторожно ползли ко мне по коридору неторопливые фигуры. Когда они приблизились, я увидел, что это монахи в желтых одеждах с пылающими факелами в высоко поднятых руках. Это были драгоценные храмовые факелы из связанных в пучки редкостных смолистых щепок и палочек ладана, чей благовонный аромат отгонял прочь запах смерти и тления, а яркий свет гасил и делал невидимым зловещее свечение мерзкой растительности.

Монахи медленно входили в подземный зал. Двое подошли к стенам по обе стороны от входа и стали что-то искать на каменных выступах. Затем одна за другой начали оживать мерцающие масляные лампы. Теперь в подземелье стало больше света, и я смог еще раз оглядеться и видеть так, как не видел уже три дня.

Монахи стояли вокруг меня, но меня не видели. А стояли они вокруг каменного саркофага, покоящегося в центре подземелья. Песнопения и звон серебряных колокольчиков стали громче. Наконец по сигналу старца шестеро монахов умолкли и, пыхтя от натуги, сняли с саркофага каменную плиту. Заглянув внутрь, я увидел свое собственное тело, облаченное в одежды ламы. Монахи запели громче:

— О Дух Странствующего Ламы, скитающийся в верхнем мире, возвращайся, ибо наступил третий день, и он уже на исходе. Зажигается первая палочка ладана, дабы призвать обратно Дух Странствующего Ламы.

Вперед выступил монах, зажег красную палочку благовонного ладана и взял из ящичка следующую, а монахи запели дальше:

— О Дух Странствующего Ламы, возвращающийся к нам, поспеши, ибо близится час твоего пробуждения. Зажигается вторая палочка ладана, дабы ускорить твое возвращение.

Монах торжественно вынул новую палочку ладана из ящичка, а священник молвил нараспев:

— О Дух Странствующего Ламы, мы ждем, чтобы оживить и накормить твое земное тело. Поспеши же, ибо час близок, и с твоим возвращением завершится еще одна ступень обучения. Зажигается третья палочка ладана с призывом к возвращению.

Дым ленивыми клубами вздымался вверх, охватывая мое астральное тело, и я содрогнулся в страхе. Словно невидимые руки вцепились в меня, потянули за Серебряную Нить и потащили вниз, наматывая, как на катушку, силой втаскивая меня в это холодное безжизненное тело. Я почувствовал холод смерти, я ощутил содрогание в конечностях, мое астральное зрение потускнело, а тело стало неудержимо сотрясаться в судорожных вздохах. Высшие монахи склонились над саркофагом, приподняли мою голову и плечи и, разжав челюсти, влили в меня что-то горькое.

Ах, подумал я, снова в заточении телесной оболочки, снова в заточении.

По моим жилам, целых три дня пребывавшим в спячке, словно пробежал огонь. Монахи мало-помалу вынули меня из саркофага, поддерживая, приподнимая, помогая встать на ноги, потом пройтись по подземелью, преклоняя передо мной колени, падая передо мной ниц, произнося мантры и молитвы и зажигая палочки ладана. Они заставили меня глотать пищу, обмыли, вытерли насухо и сменили мои одежды.

Теперь, когда сознание вернулось в мое тело, мои мысли по какой-то неведомой причине скользнули на три дня назад, в события, подобные происходившим сейчас. Тогда меня уложили в этот самый каменный саркофаг. Один за другим ламы окинули меня взглядом. Затем они закрыли саркофаг плитой и погасили палочки ладана. Унося огни, они торжественно удалились вверх по наклонному коридору, а я в некотором страхе остался лежать в каменной гробнице, в страхе, несмотря на всю мою подготовку, в страхе, хотя я знал, что должно произойти. Я остался один во мраке, в смертной тишине. В тишине? Нет, ибо мои тренированные чувства были так обострены, что я слышал их дыхание, звуки жизни, угасающие по мере их удаления. Я слышал, как все тише и тише шаркали их ноги, и только потом грянула тьма, тишина, неподвижность, ничто.

Это хуже, чем сама смерть, думал я. Время ползло бесконечно, а я лежал, все сильнее холодея. Внезапно мир взорвался как бы золотым пламенем, и я покинул телесную оболочку, покинул черноту каменной гробницы и само подземелье. Я вырвался сквозь скованную льдом землю в холодный чистый воздух и далеко ввысь, над громадами Гималаев, высоко над сушей и океанами, к самим пределам земли со скоростью мысли. Я скитался один, бесплотный, подобный призраку в астрале, заглядывая во дворцы и самые глухие закоулки Земли, и обретал познания, наблюдая за другими. Ни одно самое тайное подземелье не осталось для меня за семью печатями, ибо с легкостью мысли я проникал на заседания всех Высших Советов мира. Главы всех стран проходили передо мной нескончаемой чередой, и ничто в их мыслях не было для меня сокрыто.

— Теперь же, — думал я, поднимаясь с помощью лам на непослушные ноги, — теперь мне придется рассказать обо всем, что я видел и испытал, и что дальше? Возможно, вскоре я буду подвергнут другому подобному испытанию, а после отправлюсь странствовать по Западному миру, навстречу предсказанным мне тяготам и лишениям.

Уже имея за плечами многие годы учебы и лишений, я покинул Тибет. Меня ждала новая учеба и еще более суровые невзгоды. Оглянувшись с высоты горного перевала, я видел, как первые солнечные лучи выглянули из-за хребтов и коснулись золотых храмовых крыш, придавая всей картине захватывающую красоту. Долина Лхасы казалась погруженной в сон, и даже молитвенные флажки дремотно колыхались на своих шестах. У Пар-го Калинг едва виднелся караван яков. Торговцы, эти ранние, как и я, пташки, отправились в Индию, я же свернул в сторону Чунцина.

Мы переваливали через горные хребты, идя по тропам, проложенным в Тибет торговцами чаем, плиточным чаем из Китая, тем самым чаем, который вместе с тсампой составлял основную пищу тибетцев. Шел 1927 год, когда мы покинули Лхасу и направились в Джатанг, небольшой городок на берегу Брахмапутры. Дальше наш путь лежал в Кандин, на равнины, через густые леса и долины, поросшие влажной растительностью, где само дыхание причиняло нам сильные страдания, потому что все мы привыкли дышать на высоте 15000 футов или еще выше. Равнины с их тяжкой давящей атмосферой действовали на нас угнетающе, сжимали наши легкие, и мы словно утопали в воздухе. Но день за днем мы продолжали путь, пока, преодолев больше тысячи миль, не достигли окраин китайского города Чунцина.