В самой капсуле, когда мы уже отметились в журнале, с сарказмом подшучивая друг над другом, мы первым делом включили старый фильм и завалились под него на узкие десантные койки. Уснули и проспали до обеда следующего дня. Проснувшись, я не торопясь умылся и сбрил бороду. Посмотрел в зеркало и отметил, что приключения все же сказались на моей внешности. Я похудел, и сильно. Скулы выделялись на лице, как в юности. Взгляд стал жестким и непререкаемым. Я даже удивился этим переменам. После бритья я самостоятельно постригся машинкой, повторив свои чудачества еще в летной Академии. И, честно говоря, остался доволен своим цивилизованным видом в зеркале. Я как раз лез принимать душ, когда в дверь замолотил Игорь. Про себя матерясь, я наскоро сполоснул голову и, одевшись, выскочил в проход.

Когда я вышел, то столкнулся с ошарашенным Игорем.

– Что случилось? – спросил я раздраженно.

– Идем, – только и сказал он.

Он притащил меня в рубку и включил новости эскадры. Я просмотрел список и спросил, в чем дело.

– Дату последнюю смотри, – ткнул пальцем в список Игорь.

Я посмотрел и присвистнул:

– Это же месяц назад! Даже больше.

– А я тебе о чем? Ни утренних докладов, ни новостей. Ни даже идиотских обращений к тебе! За месяц хоть что-то должно было случиться.

Я покивал, понимая, что это неправильно, и предположил, что передатчик накрылся. Игорь обозвал меня ослом и сообщил: единственное, что выживает в капсуле десанта при любых условиях, это основной и дублирующий передатчики.

– Что тогда?..

– Может быть только одно… Наши покинули орбиту.

Я недоверчиво скривился:

– Когда так мало до нулевого отсчета? Не верю.

Прежде чем я успел его остановить, он переключил тумблер и проорал в передатчик:

– Эй, есть кто-нибудь?

Я хотел до него дотянуться и ударить, но он, выключив связь, отскочил от меня.

– Ждем, – сказал он. – Какая разница как умирать? То ли от излучателя исполнителя, то ли от доброго, как бог, оружейника с его десяти и двадцати мегатоннами.

Я обругал его и посмотрел на мощность реактора. Он додумался ее не поднимать. Может, и не запитан был мощный передатчик.

– Видишь? – говорил мне полурадостно-полуиспуганно Игорь.

Я смотрел на экран и не видел ответа на его вопль. Проверил схему питания и выяснил, что как раз приемопередатчик-то и запитан по полной программе. И ответа на наш крик нет. Мы переглядывались с Игорем каждую секунду. Он улыбчиво-растерянно, а я растерянно-напуганно. Переглянулись – и снова на экран.

Но вот раздался сигнал приема и на нашем экране появился код сообщения. Не наш код. Я знал его… Да и Игорь не мог не знать. Мы его в первую очередь изучаем. Да и символ уж очень характерный… «капля в треугольнике». Никому в людском сообществе, под страхом обвинения в предательстве, не разрешалось использовать этот знак. Он со временем стал символом тех, кого не устраивала жизнь и нрав Земли. На Омелле этот значок означал, что в доме живет участник сопротивления. На Прометее бунтари делали такие наколки. На Георге Шестом стоят такие памятники, постоянно сносимые комендантами и восстанавливаемые местными жителями. А здесь, на Ивери, кто-то додумался его использовать в украшениях.

Символ Орпеннов. Символ безумной Матки-одиночки в открытом космосе. Символ гибели для всего, что несет человеческий след. Кроме тех, кто обозначен этим символом. Это знак Авианосца, пущенного в океан, чтобы дойти до цели и поднять в первый и единственный полет свои самолеты. Это наган, в барабане которого более тысячи автоматически наводящихся пуль. И это нечто болталось над нами и ответило на идиотский крик Игоря. Я сам побледнел, зато увидел, как бледнеет десантник. Медленно, словно не веря, он вывел на экран сообщение, и мы без труда прочли по-английски (они знали наши языки, а мы – их единый): «Пославшему сигнал кораблю немедленно выйти на орбиту. В противном случае весь квадрат на такой-то широте и такой-то долготе будет уничтожен термоядерным ударом». Я, кажется, был готов заплакать. А нам свалилось следующее сообщение такого же содержания. Тут Игорь, кажется, успокоился и сказал твердо – может быть, пытаясь меня утешить:

– Ну, хоть космос в последний раз увидим.

Я со страхом посмотрел на него. А он, сорвавшись в крик, больше злясь на себя, прогремел:

– Что сидишь? Или ты не знаешь, что Инту твоего тоже снесет ко всем чертям? Давай поднимай нас. Я хочу увидеть врага в лицо. Посмотреть на его тусклый лик.

Я словно во сне сел в пилотское кресло, а Игорь, пока я открывал заглушки и накачивал мощность реактора, писал что-то в бортовой журнал. Потом он флегматично заговорил в микрофон, зная, что все его слова пишутся в черном ящике:

– Десантная капсула номер такой-то, выполняя требование врага, поднимается на орбиту, чтобы отвести термоядерный удар от планеты. Экипаж капсулы… Штурман и пилот – Виктор Тимофеев. Пилот первого класса, предатель родины, осужденный на газовую камеру после лишения дворянства. Десантник мастер-наставник Игорь Оверкин, дезертир, после ранения не вернувшийся с задания. Нашедшему приказываю долго жить. SOS не подаю. Некому, кроме Орпеннов, нам на помощь прийти. Удачи, бродяги и десантура.

Он вырубил микрофон, зная, что все равно продолжается запись. Пристегнулся и надвинул на глаза «визоры» контроля. Взял в руку рычаг управления всей огневой мощью и переключил его на себя, сняв с автомата. В «визорах» наблюдения он чем-то напомнил мне мутанта-стрекозу с огромными глазами и напрочь оторванными крыльями. Но рассматривать его было некогда. Выводя капсулу из-под скального навеса, я, несмотря на стресс, умудрился даже не повредить ничего.

Состояние мое в тот момент было довольно несложно описать. Называлось оно просто: контролируемая паника. То есть я сам по себе паниковал жутко, но руки и подсознание за годы в академии и стажировки сами знали, что делать, и не нуждались в осмысленном управлении. Мой мозг вполне мог вволю ужасаться и бояться, когда организм продолжал делать дело, словно автопилот.

Что вам сказать про мои чувства к Орпеннам… Любой здравомыслящий человек на Земле понимал, что, собственно, вся война с ними – это большая человеческая глупость. Нам с ними даже делить-то нечего было. Зачем мы сунулись в их сферу, неясно было, наверное, даже Генштабу ВКС Его Величества. Одной технопланетой больше, одной меньше… не стоило оно того. Но раз мы сунулись, несмотря на предупреждения, мы и огребли по полной программе. И эта войнушка продолжалась не один десяток лет с редкими периодами затухания, когда в человеческом космосе не шлялись их матки. Или когда их планеты не бомбили наши прорвавшиеся автоматические корабли. В этой войне применялось все, что можно было придумать. Поэтому я нисколько не сомневался, что если Орпенн послал сигнал, что применит ядерное оружие, то он его применит. Мы же по ним даже без предупреждения открывали огонь и не такими игрушками.

Пропаганда на планетах земного сообщества давно уже всем мозги загадила экспериментами на людях, которые Орпенны ставят в своих чудовищных размеров кораблях. Циники, конечно, посмеивались, что, поймай мы живого Орпенна, неизвестно, сколько талантов по пыткам и прочим забавным вещам привлекли бы для изучения его. Но Орпенн никогда не сдавался. Являясь в сущности, как предполагалось на основании редкого общения, одиночкой на своем корабле, он в безвыходной ситуации просто подрывал себя. Да не просто подрывал! Взрывом могло уничтожить все ближайшие атакующие корабли или даже атмосферу находящейся рядом планеты. Наши умники говорят, что он просто снимает контроль с внутреннего реактора, но после такого взрыва проверить теорию, как понимаете, невозможно. А хотелось бы узнать, что за реактор они используют, если он так достойно взрывается.

Я еще в детстве насмотрелся фильмов про чудовища с гигантских кораблей. В те годы их изображали огромными головоногими. Уже в моей юности им стали придавать форму висящего в пространстве злобного мозга. Буквально перед полетом на Иверь высокие шишки в ученом сообществе ответственно заявляли, что Орпенн – это неорганическое существо. Ну, вы поняли… Никто ни хрена не знал, но Земля бодро с этим воевала последние сорок с лишним лет.