Эренбург не любил существующую в редакциях наших газет много ступенчатую систему прохождения рукописи. Мы понимали его, хотя вообще-то такая система вполне естественна - главный редактор просто физически не может лично подготовить к опубликованию все материалы номера. Для Эренбурга, как и для Алексея Толстого, было сделано исключение: свои рукописи он приносил прямо ко мне.
С теплым чувством вспоминаю вечера и ночи в течение долгих месяцев войны, которые мы проводили вместе, стояли бок о бок у моей конторки, за которой так удобно было работать вдвоем. По условиям военного времени не все из того, что писал Эренбург и что мы сами очень хотели бы напечатать, попадало на газетную полосу. И все же Илья Григорьевич спустя уже много лет после войны письменно засвидетельствовал, что пожаловаться на редактора не может: "...порой он на меня сердился и все же статью печатал... часто пропускал то, что зарезал бы другой".
Алексей Сурков как-то напомнил мне об одном таком эпизоде:
- Помнишь, зашел я к тебе в кабинет, а вы с Эренбургом спорите, вышагивая оба по комнате и все время прикладываясь к графину с водой. Сами не заметили, как весь графин выпили, после чего ты вызвал Таню Боброву и накинулся на нее: "Почему в графине никогда воды нет!" Она удивленно развела руками: "Как нет? Был целый графин!" Все мы дружно рассмеялись, и разговор пошел в более спокойных тонах...
А один раз дело едва не дошло до разрыва. Не договорились мы с ним по какой-то формулировке в его статье. Илья Григорьевич потребовал:
- Давайте перенесем вопрос в ЦК партии.
- Зачем же в ЦК? - возразил я. - ЦК мне доверил редактировать газету, и мы с вами сами должны решать такие вопросы.
Рассердился Эренбург, забрал статью. А через несколько минут прибегает ко мне заместитель секретаря редакции Герман Копылев и взволнованно говорит:
- Эренбург попрощался с нами, забрал машинку и ушел. Он внизу, его еще можно вернуть...
Уехал Илья Григорьевич. Газета вышла без его статьи. Целую ночь вся редакция переживала это, прямо скажу, чрезвычайное происшествие. Жаль было Ильюшу - мы его горячо и нежно любили. Жаль было и газету. Утром я позвонил писателю, будто не зная, что он уехал "насовсем", и говорю:
- Илья Григорьевич, есть у меня такой вариант поправки. Как вы думаете?
- Что ж, - отвечает, - надо обсудить... - И чувствую, что обрадовался моему звонку.
- Хорошо, Илья Григорьевич, сейчас пришлю за вами машину... Через час влетает тот же Копылев - на сей раз радостный - и докладывает:
- Илья Григорьевич вернулся. С машинкой...
На второй день, к нашему общему удовольствию, статья Эренбурга появилась в газете...
В другой книге, подаренной мне Ильей Григорьевичем, дарственная надпись гласит: "Страшному редактору - от всего сердца. И. Эренбург". К слову "страшному" есть пояснительная сноска: "Миф будет разоблачен". Эта надпись дает мне основание думать, что наши деловые споры не оставили досады и горечи в душе писателя.
То была живая жизнь, где без споров и даже драки не обойдешься.
* * *
Итак, статья Эренбурга "Солнцеворот" - одна из тех, которую справедливо ставят в один ряд с его публицистическим шедевром "Выстоять!".
Известно, что разгром немцев под Москвой стал началом поворота в ходе Отечественной войны. В статье Эренбурга нет слова "поворот". Оно вообще появилось гораздо позже. Писатель нашел другое, поэтичное слово, содержащее тот же смысл: "Солнцеворот"! Он напоминал, что было полгода назад. "Всего полгода..."
Надо знать свой народ, любить его, верить в его силы, чтобы сказать о нем так, как сказал Эренбург:
"У нас тогда были седые люди с детской душой. Теперь у нас и дети все понимают. Мы выросли на сто лет. Ничто так не возвышает народ, как большое испытание. Нашу верность проверили каленым железом. Нашу гордость испытали танками и бомбами. Мы выкорчевали из сердца беспечность. Мы выжгли малодушье. Легко мы расстались с уютом и покоем. Шли месяцы. Враг продвигался вперед. Жестче становились глаза. Люди молчали. Но молча они думали об одном: мы выстоим.
Все короче становились дни. Вот и новый солнцеворот. Самая длинная ночь в году покрыла снежные просторы. По белому снегу среди черной ночи идут наши бойцы. Они идут вперед. Они преследуют отступающего врага. Мы выстояли".
Надо всей душой ненавидеть фашистов, знать их волчью сущность, чтобы так изобличить врага:
"Немногие из немецких солдат, перешедших 22 июня нашу границу, выжили. Шесть месяцев тому назад они весело фыркали: война им казалась забавой. Они восторженно грабили первые белорусские села. Они обсуждали, какое сало лучше - сербское или украинское. Они думали, что они - непобедимы. Разве они не побывали в Париже? Разве они не доплыли до Нарвика? Разве они не перешагнули через горы Эпира? Они пришли к нам посвистывая. Где они? В земле... Где их былая спесь? Они не поют, они дрожат от холода. Они мечтают не о московских ресторанах, но о хате, о крыше, о хлеве..."
Надо обладать широким кругозором, понимать масштабность происходящего, чтобы так оценить значение нашей победы под Москвой, под Ростовом-на-Дону:
"В эфире звучат имена наших побед: Ростова и Ельца, Клина и Калинина. Это звенит рог победы. Он доходит до всех материков. От Америки до Ливии, от Норвегии до Греции об одном говорят люди: немцы отступают. Выше подняли головы французы. Чаще грохочут выстрелы сербских партизан. С восхищением смотрят на Красную Армию наши друзья и союзники. Не зря древние лепили победу с крыльями: она облетает моря. Наши победы - это победы всего человечества. В тяжелые октябрьские дни, когда враг наступал, когда Гитлер готовился к въезду в Москву, мы повторяли одно: "Выстоять!". Победа не упала с неба. Мы ее выстояли. Мы ее выковали. Мы ее оплатили горем и кровью. Мы ее заслужили стойкостью и отвагой. Нас спасла высшая добродетель: верность.
Героев Ростова благодарит Париж. За героев Калинина молятся верующие сербы. Героев Ельца приветствует Нью-Йорк. Героям Клина жмут руки через тысячи верст стойкие люди Лондона. Русский народ принял на себя самый тяжкий удар. Он стал народом-освободителем".
"Народом-освободителем"! Как точно и верно сказал писатель! Далеко смотрел он вперед!
Наконец, надо было иметь трезвый ум, чтобы в то же время напомнить:
"Враг еще силен... Впереди еще много испытаний. Нелегко Германия расстанется со своей безумной мечтой. Нелегко выпустит паук из своей стальной паутины города и страны. Они не уйдут из нашей земли. Их нужно загнать в землю...
22 декабря. Солнце - на лето, зима - на мороз. Добавим: война - на победу".
Такой была статья "Солнцеворот"!
Наше наступление как бы вошло в свои берега, и это сказывается на содержании и даже внешнем облике "Красной звезды". В ней все больше статей тактического плана. Вот характерные заголовки в сегодняшнем номере:
"Преследование врага".
"Советская пехота в наступлении".
"Тактика отступающих немецких частей".
"Больше дерзости и упорства в действиях мелких групп".
Эти статьи отличаются, однако, от тех, какие часто появлялись у нас до войны. Те представляли интерес лишь для ограниченного круга читателей, а остальных вряд ли задевали за живое. А эти читаются если не всеми, то уж, во всяком случае, подавляющим большинством командиров, политработников, да и бойцами тоже. И не только потому, что "на войне все по-другому", все всех затрагивает, всех касается, всех волнует. А еще и потому, что делаются эти статьи иначе. В них - не только "чистая методика". В них - живая жизнь на войне, во всем ее многообразии, осмысление новейшего опыта, добытого в трудных боях, ценой тяжелых жертв. В этом отношении не представляют исключения ни статья генерал-майора технических войск Г. Невского "Инженерные войска на фронте", ни статья генерал-майора интендантской службы А. Лобова "Опыт снабжения частей фронта", ни статья армейского хирурга военврача 1-го ранга профессора И. Жорова "Некоторые вопросы хирургической помощи на фронте".
