В последний момент мы заверстали на вторую полосу короткий репортаж из одной авиачасти. Шестерка наших истребителей под командованием капитана Каштанова штурмовала колонну немецкой мотопехоты и, когда уже легла на обратный курс, попала в зону плотного зенитного огня. Получил повреждение самолет старшего лейтенанта Гришина и резко пошел на снижение. Из облаков вынырнул немецкий истребитель. Еще мгновение - и он добьет Гришина. Но на выручку вовремя подоспел капитан Каштанов - атаковал и уничтожил фашиста. Затем он же проследил, где сядет Гришин. Тому не удалось перетянуть через линию фронта. Приземлился на территории, оккупированной противником. Из самолета не вылез. "Очевидно, ранен", - догадался Каштанов.
Вернувшись на свою базу, он пересел на "У-2" и уже в темноте стартовал к месту посадки Гришина.
Гришин действительно оказался раненным в обе руки и ногу. Много потерял крови, ослаб. Этим еще больше осложнялась и без того нелегкая задача по спасению товарища. Тем не менее Каштанов блестяще выполнил ее.
* * *
Обзор этого, с моей точки зрения, очень удачного номера газеты был бы неполным, если бы я умолчал об очередной миниатюре Ильи Эренбурга. Называется она "Индюк".
Позволю себе воспроизвести ее здесь целиком, поскольку нам еще придется вернуться к ней.
Итак, "Индюк".
"Индюк, как известно, птица чванливая. Она надменно надувается перед индюшкой. В конечном счете, это его птичье дело. Хуже, когда индюк командует танковым корпусом. А у командующего 47-м танковым корпусом генерала Лемельзена характер индюка. Генерал Лемельзен хвастливо говорил, что его корпус лучший в мире, что он, генерал Лемельзен, всем генералам генерал и что солдаты его обожают. Но индюка разозлили - оказывается, солдаты его попросту не замечают. Генерал издал "Дневной приказ No 2 по корпусу". Вот что мы находим в этом приказе:
"Я видел войсковые части, которые совершенно не считали нужным обратить на меня внимание, хотя меня легко было узнать на моем командирском танке со штабфлагом".
Ведь до чего обидели беднягу! Он говорил, что солдаты его боготворят. А они и глядеть не хотят на пышного генерала. Индюк надулся. Но здесь его ждало горшее испытание: он вдруг увидел своих солдат с красными шарфами на шее. Индюки не выносят красного цвета, и генерал Лемельзен завопил: "Крамола!" Он в ярости дописал свой приказ No 2:
"Я неоднократно запрещал носить красные шарфы. Однако мой запрет не возымел действия. Вчера я снова видел в большом количестве красные шарфы. Я был вынужден констатировать, что даже офицеры данных соединений не проявляют воинского отношения к этому делу. Могло быть понятным и без моего приказа, что нужно вмешаться и пресечь такую безнравственность, ибо красный шарф является в известной степени символом большевизма. Теперь, когда мы воюем с нашим смертельным врагом, красный шарф никак не подобает национал-социалистскому солдату. В будущем я буду привлекать к ответственности командиров соответствующих рот".
Я не изменил ни одного слова в этом примечательном документе, признаюсь - такого и не придумаешь...
Генерал Лемельзен долго гневался. Потом, несколько успокоившись, он сообщил, что скоро возьмет Москву. Читатели, наверное, догадываются, чем кончилась эта поучительная история. Вояки 47-го танкового корпуса получили по шеям. Они оставили на поле брани приказ No 2, танки и другие безделушки. А генерал Лемельзен мечтал об одном - чтобы никто его не узнал. Он даже снял штабфлаг со своего командирского танка".
* * *
Читатель, порывшись в комплекте "Красной звезды" и перечитав ее номер за 1 августа 1941 года, может недоумевать: как же так, мол, - "разгром", "контратаки", "блестящая операция", а Красная Армия отходит, оставляя все новые города? Противоречия здесь нет. Если бы наши войска не громили противника, не наносили ему чувствительных ударов, иначе говоря, если бы оборона Красной Армии не была активной, неизвестно, как далеко могли бы продвинуться немецко-фашистские захватчики, нацелившиеся на Москву!
К порховскому и смоленскому направлениям прибавились два новых: коростеньское и белоцерковское. Это уже совсем близко к Киеву...
В "Красной звезде" напечатана очередная статья Алексея Толстого. Обычно Алексей Николаевич присылал статьи без названий, давая нам право самим "помучиться" над заголовком.
- У вас это получается лучше, чем у меня, - говорил он.
Наверное, лукавил, хотя иногда нам действительно удавались "стреляющие" заголовки. Но чего это стоило! В редакции как-то сама собой возникла группа "специалистов по заголовкам". В нее входили: мой заместитель Григорий Шифрин, заместитель секретаря редакции Герман Копылев, несколько литературных работников. Принесут, бывало, торжественно вариантов 10-12 названий для одной какой-нибудь статьи, и начинается привычная процедура. Один вариант вычеркивается, за ним летят другой, пятый, десятый... Все!
- Давайте еще!..
Приносят еще десяток. Снова колдуем, пока не "прижмет" время.
Признаюсь, нас грызла ревность, если в других газетах появлялись не только "гвоздевые" материалы, но и отличные заголовки. Отголоски этой ревности я ощущаю в себе и поныне. Смотрю на теперешние газеты - и завидки берут. Эксцентричная со всевозможными выдумками верстка полос, огромные даже, кажется, чересчур - заголовки и подзаголовки, много "воздуха"... У нас было поскромнее. Надо было экономить газетную площадь.
Дефицит бумаги не позволял роскошествовать. Даже тиражи газет урезались немилосердно. Теперь они миллионные, а тогда "Красная звезда" выходила тиражом в 300 тысяч экземпляров. Наркомы присылали в редакцию письма, прося выделить для них лично хотя бы один экземпляр газеты.
Не могу забыть такого случая. Получили мы однажды телеграмму секретаря Ленинградского обкома партии члена Политбюро А. А. Жданова с настоятельной просьбой: выделить дополнительно для блокадного города 20 тысяч экземпляров "Красной звезды". Сам я этого вопроса решить не мог. И никто не смог. Позвонил Сталину, доложил о просьбе Жданова. Ответ последовал категоричный:
- Бумаги нет. Пусть перепечатывают, что им надо, в своих газетах...
* * *
Вернусь, однако, к статье Толстого. На этот раз он сам дал ей название - "Русские воины". Главная мысль - стойкость, непоколебимость в борьбе с врагами Отечества, решимость стоять насмерть!
Мы уже немало публиковали на эту тему статей, очерков, стихов. Но Толстой нашел свою грань в той же теме, свою интонацию, свои убедительные слова:
"Англичанин Флетчер, ездивший в Россию в конце XIV века, говорил о русских воинах, что они жестоко бьются на поле брани и, окруженные врагом или раненые, не сдаются в плен и никогда не молят о пощаде, но умирают молча, как бы покоряясь судьбе.
Так англичанин объясняет свойство русского воина мужественно принимать смерть. Но мы знаем, что не покорность судьбе заставила русского воина рубить мечом по насевшим врагам, покуда смертельная тьма не застелет глаза. Не смерть страшна ему в бою, но стыд. Держава русская велика, и не годится русскому человеку, если послали его оборонять честь державы, пятиться ради своего живота. Умирать никому не хочется, но что ж поделаешь! - вышел на бранное поле не для того, чтобы петь песни. Надо биться, и биться надо жестоко".
О подвиге Николая Гастелло он писал: "Стыдно ему было бы перед своей чистой совестью зашагать, подгоняемому концами фашистских штыков, в германский плен..."
Словом, это был прямой, откровенный, честный разговор большого писателя с защитниками Родины.
Днем явился в редакцию Толстой, увидел газету со своей статьей и сказал:
- Заголовок-то хороший, но, пожалуй, можно было бы дать и другой "Стыд хуже смерти"...
Летом 1942 года, в дни нашего отступления, когда тема стойкости вновь выдвинулась на передний план, статья Толстого была выпущена отдельным изданием именно с этим названием. Кроме того, Алексей Николаевич дописал концовку и завершил статью былинными строками:
