"Если хоть один немецкий танк пройдет линию укреплений, мы сами ляжем под его гусеницы и собственными телами преградим ему путь в Москву. С чувством высокого удовлетворения встретили мы появившееся сегодня постановление Государственного Комитета Обороны...
Начальник N-го дзота Н. Попов".
О таком же боевом настрое сообщает наш корреспондент Яков Милецкий, побывавший в одном из подмосковных истребительных батальонов. По свидетельству Милецкого, дом, где расположился штаб этого батальона, удивительно напоминает пограничную заставу. Вот с какого-то поста доносят по телефону о задержании паникера и шкурника; он заведовал торговой базой, но бросил ее на произвол судьбы, погрузил в машину собственные пожитки, прибавил к этому несколько ящиков с уворованными с базы продуктами и пытался удрать. Задержан переодетый немецкий летчик со сбитого самолета. Задержан дезертир, бросивший оружие и товарищей... Словом, постановление ГКО в действии!
Над второй полосой газеты - призыв: "Нашу родную Москву мы ни за что не отдадим врагу. Не жалея ни крови, ни жизни, до последнего вздоха будем защищать советскую столицу". А в центре полосы заверстана на две колонки большая фотография командующего Западным фронтом генерала армии Г. К. Жукова. Появление ее на страницах "Красной звезды" необычно. 20 октября в редакцию позвонил Сталин и сказал:
- Напечатайте в завтрашней газете фото Жукова...
Такое распоряжение было для меня полной неожиданностью. До сих пор в "Красной звезде" публиковались фотографии командиров подразделений, частей, дивизий, иногда корпусов. Всегда в связи с какой-то их боевой удачей. А вот командующие фронтами... Не было еще у нас побед такого масштаба, чтобы подымать на щит командующих фронтами.
Конечно, я не стал спрашивать Сталина: "Почему? Зачем?" Но один вопрос все же задал. Вероятно, по инерции. Ведь во всех других случаях, когда в редакцию поступал какой-то официальный материал, обычно указывалось, на какое место его поставить. Вот и в этот раз у меня вырвалось:
- На какой полосе, товарищ Сталин?
- На второй... Передайте "Правде", чтобы они тоже напечатали... Я тут же вызвал фотокорреспондента Капустянского и, не вдаваясь в объяснения, сказал:
- Возьмите любую машину, быстро смотайтесь к Жукову и сфотографируйте его. Пойдет в номер...
Часа через два звонит мне Капустянский и жалуется, что Жуков отказался фотографироваться.
- Ладно, - сказал я, - идите в приемную командующего и ждите моего звонка.
Звоню Жукову:
- Георгий Константинович, нам срочно нужен твой снимок для завтрашнего номера газеты.
- Какой там еще снимок, - резко ответил Жуков. - Не до снимков...
Пришлось сказать о звонке Верховного.
- Хорошо, - согласился он. - Где твой фотограф?
- У тебя, в приемной. Ждет...
И вот снимок у меня на столе. Я бы не сказал, что для такого мастера, как Капустянский, это удача. Жуков - за столом, застланным, как скатертью, топографической картой. Командующий ткнул карандаш в какую-то точку на этой карте, а сам глядит куда-то влево. Заметно, что фотограф заставил его позировать. Но что делать? Время позднее, как получилось, так и получилось. Один снимок я передал редактору "Правды" Поспелову, а второй отправил в цинкографию. "Правда" дала под этим снимком подпись: "Командующий Западным фронтом генерал армии Г. К. Жуков". Мы - такую же, но с добавлением: "Фото специального корреспондента "Красной звезды" А. Капустянского". Хотелось подтвердить тем самым приоритет нашей газеты.
Тот звонок Сталина последовал, конечно, неспроста. Портрет Жукова в газетах, очевидно, должен был свидетельствовать, что во главе войск, защищающих Москву, поставлен полководец, на которого народ и армия вполне могут положиться. Так мы тогда истолковали распоряжение Верховного. А теперь вот при взгляде на этот портрет Жукова в газете от 21 октября 1941 года у меня возникает и другое предположение, напрямую связанное с уходом Георгия Константиновича с должности начальника Генштаба. Конечно, тот июльский инцидент в Ставке Верховного главнокомандующего не мог не оставить горького осадка в душе Жукова. Это, несомненно, понимал и Сталин. И не исключено, что в лихой час битвы за Москву он решил дать понять Георгию Константиновичу: на той, мол, истории, тяжелой для них обоих, поставлен крест.
* * *
Из писательских материалов, опубликованных в "Красной звезде" 21 октября, хочется отметить два: очерк Федора Панферова и вторую корреспонденцию Константина Симонова с Севера.
Панферов рассказывает о подвиге казаха Бузакарова Ураза, пастуха из-под Гурьева. Ураз упорно добивался и добился, чтобы его допустили к пулемету. Аргумент он выставил такой:
- Степь наша дает нам хороший глаз. Очень хороший глаз. Видите, товарищ политрук, что делается на той вон полянке? Не видите? А я вижу. Степь учит глаз далеко видеть...
Главная идея очерка вынесена писателем в заголовок: "Командир приказал..." Верный командирскому приказу, пулеметчик Ураз Бузакаров не оставляет своей огневой позиции и никогда не оставит ее, если даже придется умереть здесь. Это наглядный пример для каждого, кто поставлен на защиту Москвы.
А корреспонденция Симонова называется "В лапах у фашистского зверя". Суть ее объясняют начальные строки: "За 4 месяца войны мне пришлось видеть много страшного. Я видел изуродованные немцами трупы детей, останки сожженных живьем красноармейцев, сгоревшие деревни, развороченные бомбами дома. И все-таки самое страшное, пожалуй, с чем пришлось столкнуться мне на войне, - это бесхитростный и простой рассказ пулеметчика Михаила Игнатовича Компанейца. Рассказ о том, как он провел две недели в фашистском плену и как из него выбрался".
Действительно, эту историю нельзя читать без содрогания. Невольно и безоговорочно присоединяешься к авторскому выводу: "Фашистские убийцы многолики. Этот рассказ открыл мне еще одно их лицо - лицо тихого садиста, может быть, самое отвратительное из всех".
Фронт все ближе к Москве. Корреспондентские материалы идут теперь в редакцию прямо из армий - Рокоссовского, Говорова, Ефремова, Голубева, Хоменко.
Малоярославецкое направление: "Положение остается весьма серьезным. Неприятель подтягивает силы..." Можайское: "Во второй половине вчерашнего дня и в особенности сегодня утром враг усилил натиск..." Тульское направление, которое до сих пор именуется еще орловским: "Немцам удалось немного потеснить наших бойцов..."
Словом, обстановка ухудшается. И все же в сообщениях наших корреспондентов нет ноток безнадежности. Да, советские войска отступают, но упорно и беззаветно отстаивают каждую пядь подмосковной земли. Дачные поселки, деревни, рощи и перелески, так хорошо знакомые нам, москвичам, по многу раз переходят из рук в руки. Почти в каждом репортаже сообщается о больших потерях противника в живой силе, об уничтоженных немецких танках, орудиях, минометных батареях. Конечно, в заварухе боев точно не подсчитаешь потери неприятеля, тем более что поле боя остается пока за ним. Чего стоил гитлеровцам каждый их шаг по нашей подмосковной земле, мы увидим потом, когда двинемся в обратном направлении. Не удаются здесь немцам ни глубокие прорывы, ни окружения, как это было под Минском или Вязьмой. Не срабатывают у них танковые клинья...
* * *
18 октября Совинформбюро сообщило: "Наши войска оставили Одессу". Сдача любого советского города, даже по приказу Главного командования, всегда большая общенародная драма. В мыслях и чувствах наших людей остается неутешная горечь: не отстояли город, отдали его на заклание врагу. Нельзя было оставлять наш народ, и особенно защитников Одессы, наедине с той скупой строчкой официальной сводки. Не сами, не самовольно ушли войска из города. Решение об эвакуации Одессы принято Ставкой Верховного главнокомандования в связи с осложнением обстановки на юге страны и необходимостью усиления обороны Крыма.
Все это важно и необходимо было объяснить. Уже на второй день "Красная звезда" опубликовала обстоятельную статью члена Военного совета Приморской армии Л. Бочарова "65 дней героической обороны Одессы". В статье разъяснялось, что "Одесса оставлена нашими войсками после того, как они выполнили свою задачу: сковать как можно больше вражеских войск, измотать их, нанести сокрушительные удары по их живой силе и технике...".
