Только поздним вечером мы услышали снаружи цоканье усталой лошади. Выйдя, мы узнали Якуба Афара. Он слез с лошади, отпустил ее пастись, вошел внутрь и молча сел на землю. Мы тоже не задавали ему вопросов, пока он сам не начал:

– Аллах покинул меня! Он забрал у меня разум!

– Аллах не покидает храбрых, – возразил я ему. – Мы поймаем вора. Уже посланы гонцы в пять городов на побережье.

– О, как я благодарен вам! В этом не было бы нужды, если бы Аллах меня окончательно не покинул. Я почти его поймал…

– Где?

– Наверху, за деревней Джеад. Он в спешке взял не ту лошадь, я же скакал на коне английского эфенди. Моя оказалась сильнее, я был все ближе и ближе к нему, хотя он успел далеко ускакать. Мы мчались галопом на север и проскакали через Джеад. Я уже настолько приблизился, что мог дотронуться до него рукой…

– Ты не стрелял?

– Я не мог, ибо уже разрядил оба ствола. В гневе я чувствовал себя вдвойне сильным – я хотел сбросить его с лошади. Мы подъехали к ореховым деревьям. Он спрыгнул с лошади, забросил пакет за спину и помчался между деревьев. Я тоже спешился – на лошади там было не проехать. На земле он оказался проворнее. Он сделал дугу и вернулся на то место, где стояли лошади. Вскочил на мою и был таков.

– Какой ужас! И ты не пытался его догнать?

– Пытался, но стало темно. Я повернул обратно, спросил там, как называется деревня, и вот я здесь. Аллах да превратит камни, украденные у меня, в могильные камни для Абрахим-Мамура!

Несчастный Якуб во второй раз упустил свое сокровище, которое уже было у него в руках. Я высказал предположение, что Мамур держит путь в Триполи, раз поехал через Джеад. Мы могли бы пуститься за ним только утром, но это уже было бы бесполезно.

Еще больший гнев, чем Якуб, проявил Линдсей. Он был вне себя от возмущения, что этот подлец воспользовался его лучшей лошадью.

– Я вздерну его! – заявил он.

– За что? За то, что он украл вашу лошадь? – спросил я.

– Да, и за это тоже.

– Но тогда вы должны будете повесить и Якуба Афара.

– Афара? За что?

– Ведь он забрал лошадь, а вор позаимствовал у него…

– Как это?

Мне пришлось переводить ему рассказ Якуба. Но этим я только подлил масла в огонь. Он скорчил такую рожу, какой я еще ни разу не видел, и закричал:

– Иметь такую лошадь и не догнать! Позор! Да!

Якуб понял, что речь идет о нем.

– Я куплю ему новую лошадь, – объяснил он.

– Что он говорит? – спросил англичанин.

– Он говорит, что купит вам новую лошадь.

– Он? Мне? Дэвиду Линдсею? Лошадь? Сначала я сержусь, что воришка похитил лучшую, потом я сержусь, что он ее не брал, а теперь он сердит меня тем, что хочет купить мне лошадь. Бездушная страна. Надо возвращаться в добрую старую Англию. Здесь уже не осталось благоразумных людей!

Я поймал себя на том, что думаю о том же. До утра все равно нечего было делать, и мы легли спать.

Линдсей попросил Коджа-пашу нанять человека с двумя лошадьми, тот согласился и уехал. Потом мы заснули.

Вскоре после полуночи мы проснулись от возгласов. Снаружи стоял Коджа с нанятым мужчиной и лошадьми. Мы поднялись. Якуб оплатил заботу доброго служащего, и мы поехали, не лелея в душе приятные воспоминания о Баальбеке. Пока мы собирались, уже начало светать. Оставив позади зеленую равнину Баальбека, мы двигались по малоприятной местности, в которой, впрочем, попадались вкрапления виноградников. Вскоре мы были в деревне Джеад. Чужак здесь не ночевал, но человек, прибывший из АйнАты, сказал, что встретил одинокого всадника, ехавшего к этой деревне. В Айн-Ате мы узнали, что он действительно побывал здесь, встретился с кем-то и выведал самый короткий путь на Триполи. Мы взяли с собой подходящего проводника и тут же поехали дальше.

Так, постоянно расспрашивая о преследуемом, мы поднялись вверх на восточные склоны Ливанских гор и спустились по западным, отдохнув немного только ночью. Свою поездку по известнейшим горам христианского мира я представлял себе явно иначе! Никогда больше не видать мне знаменитых рощ ливанского кедра!..

Наконец, мы увидели светлую голубизну Средиземного моря. Внизу, у подножья гор, на берегу лежал Триполи, который арабы называют Тараблус. Сам город расположен в основном на некотором удалении от берега, а к морю выходит лишь портовая часть Эль-Мина, между первым и вторым раскинулись роскошные сады.

Подъезжая к городу, мы заметили, как в море вышел красивый парусник. Неужели опоздали? Мы пришпорили лошадей и припустили в Эль-Мину. Там я взял подзорную трубу и направил на судно. Оно было достаточно близко, чтобы я смог разглядеть его палубу, людей на ней. Один человек меня особенно заинтересовал… Я гневно топнул ногой. Рядом со мной стоял грязный турецкий матрос.

– Что это за судно? – спросил я.

– Машалла, парусник! – ответил он, презрительно оглядывая меня с головы до ног.

Немного в стороне я заметил лимандера (портового начальника), узнав его по знакам отличия. Ему я задал тот же вопрос и узнал, что это «Бутез» из Марселя.

– А куда он идет?

– В Стамбул.

– А еще какое-нибудь судно идет туда?

– Больше никакое.

Что же делать? Мы влипли. Англичанин ругался по-английски, ирландцы вторили ему, Якуб сквернословил по-курдски, а я помогал им всем. Но это нам не поможет!

– Надо ехать в Бейрут, там мы найдем корабль, следующий в Стамбул! – предложил я.

– Ты думаешь? – с надеждой спросил Якуб Афара.

– Я убежден.

– Но ты же хотел в Иерусалим!

– Для этого еще будет время. Я все равно не найду места, пока не смогу убедиться, что драгоценности вернулись к законному хозяину.

Халеф спросил меня, возьму ли я его с собой. Это подразумевалось само собой. А что Линдсей не оставит нас – об этом не приходилось и говорить. Якуб рассчитал своего владельца лошадей, Линдсей – своего. Были наняты новые лошади, и на следующий день наш караван тронулся в путь.

Прибыв в порт, мы узнали, что там стоит на якоре американский парусник, собирающийся отбыть в Стамбул. Он был тяжеловат, но нам вполне подходил, если, конечно, не попадет в шторм. Мы договорились с капитаном. Прощайте, Ливанские горы! На этот раз я без сожаления расстаюсь с вами – до следующего раза.

Двое сидели в комнате «Отеля де Пест» в Пера, пили знаменитый рустер, преподнесенный добродушным хозяином господином Тотфалуши, курили и откровенно скучали.

Выглядели они явно не для светского приема – о нарядах и глаженой одежде не могло быть и речи. Одежда одного человека с обожженным солнцем лицом и бурыми руками бедуина состояла из высоких сапог, коричневых штанов, такой же куртки. Внешний вид другого был выдержан в серых тонах. Был заметен нос с видимым покраснением. Они пили и курили, курили и пили, сохраняя при этом молчание. Скука ли то была или просто они обдумывали какую-то важную проблему, которую трудно было выразить словами?..

Внезапно человек в сером открыл рот, тряхнул носом и закрыл глаза. Больше уже он противиться не мог: одна из его крупных мыслей высвободилась из плена и вылезла наружу.

– Мистер, что вы думаете о восточном вопросе?

– То, что в нем надо поменять знак с вопросительного на восклицательный, – таков был ответ «коричневого».

«Серый» снова закрыл рот, раскрыл глаза и скорчил мину, будто только что проглотил том большого формата в переплете из свиной кожи.

«Серым» был сэр Дэвид Линдсей, а «коричневым» – я. Для меня политика не представляла никакого интереса, а восточный вопрос тем более. Кто его задавал, пусть тот его и решает. «Больной человек на Босфоре», то есть Турция, – не мой пациент, я не изучал политическую медицину, чтобы его лечить.

Единственное, чему я радовался и чем интересовался, так это нашими делами, приведшими нас в Стамбул, правда, на сутки позже того парусника, за которым мы гнались. Едва мы ступили на берег, мой первый визит был на «Бутез», стоявший на якоре в Золотом Роге. Капитан принял меня с обезоруживающей улыбкой, присущей французам в самых разных ситуациях.