Материализм и наука в марксизме совпадают. Поэтому Маркс и Ленин часто употребляют их как синонимы. Но марксистский материализм – это не философия . Современный материализм, это «вообще уже больше не философия, а просто мировоззрение, которое должно найти себе подтверждение и проявить себя не в некоей особой науке наук, а в реальных науках» [244]. Но как может проявить себя мировоззрение в реальных науках? Только в качестве метода. Органическое единство, тождество мировоззрения и метода и есть одна из характернейших особенностей марксизма. Это две стороны, два момента одного и того же. А не две «функции», мировоззренческая и методологическая, как это трактовалось, и до сих пор трактуется, в учебниках по, иногда «марксистской», иногда не «марксистской», философии.
Марксизм -это не философия ни в области понимания истории, ни в области понимания природы. Материалистическое понимание истории, как отмечал Энгельс, «наносит философии смертельный удар в области истории точно так же, как диалектическое понимание природы делает ненужной и невозможной всякую натурфилософию» [245]. И наоборот, как только возрождается натурфилософия, а в нашем случае «диамат» в качестве философской доктрины о строении «мировой материи», тотчас же появляется и «истмат» как «общесоциологическая теория», т.е. учение не о конкретной общественной формации, а об обществе «вообще».
Для обоснования коммунистического идеала не нужно ни философии истории, ни, тем более, философии природы. А Шептулин считал, что надо сначала открыть фундаментальные законы природы, затем на их основе создать философию, а уж потом с ее помощью можно обосновать коммунистический идеал. Но Маркс решал эту задачу без «диамата» и «истмата», и если бы то и другое вдруг исчезло, то коммунизм от этого не только ни чуточку не пострадал бы, а только выиграл, освободив людей от философских иллюзий и вернув их на «грешную землю».
Что же дали три великих естественнонаучных открытия для прогресса человечества? «Познание взаимной связи процессов, совершающихся в природе, – пишет в этой связи Энгельс, – двинулось гигантскими шагами вперед особенно благодаря трем великим открытиям» [246]. Далее Энгельс перечисляет эти три открытия: открытие клетки, закон сохранения и превращения энергии, эволюционная теория. «Благодаря этим трем великим открытиям, – пишет он, – и прочим громадным успехам естествознания, мы можем теперь в общем и целом обнаружить не только ту связь, которая существует между процессами природы в отдельных ее областях, но также и ту, которая имеется между этими отдельными областями. Таким образом, с помощью фактов, доставленных самим эмпирическим естествознанием, можно в довольно систематической форме дать общую картину природы как связного целого. Дать такого рода общую картину природы было прежде задачей так называемой натурфилософии, которая могла это делать только таким образом, что заменяла неизвестные еще ей действительные связи явлений идеальными, фантастическими связями и замещала недостающие факты вымыслами, пополняя действительные пробелы лишь в воображении» [247].
По сути Энгельс говорит, что благодаря этим открытиям философия стала не нужна . А Шептулин говорит, что только благодаря этим открытиям философия становится возможной. Обычно для разрешения этого противоречия говорят, что речь у Энгельса в данном случае идет о натурфилософии , а не о марксистской философии, не о диалектическом материализме. Да, все так. Но Энгельс указывает, что «современный материализм является по существу диалектическим и не нуждается больше ни в какой философии, стоящей над прочими науками» [248].
Диалектический материализм не стоит над науками, – вот что здесь главное. Он находится, скорее, под науками и как всякая теория мышления, всякая логика реализует себя в конкретных науках. Что лежит под науками? Под науками лежит метод, который представляет собой их самые глубокие теоретические основания. Такова диалектика. Но откуда она берется? – Из истории философии. «Когда естествознание, – пишет Энгельс, – научится усваивать результаты, достигнутые развитием философии в течение двух с половиной тысячелетий, оно именно благодаря этому избавится, с одной стороны, от всякой особой, вне его и над ним стоящей натурфилософии, с другой – от своего собственного, унаследованного от английского эмпиризма, ограниченного метода мышления» [249].
Избавление от всякой философии, стоящей над естествознанием и вне естествознания, и приобретение последним диалектического метода мышления – это один и тот же процесс, потому что диалектика учит понимать явления в их собственной внутренней связи , а не из какой-то вне мира витающей философии. И естествознание не может освободиться от метафизического метода, не освободившись от натурфилософии. А от натурфилософии оно может освободиться только в том случае, если примет диалектический метод. Само оно его выработать не может, – здесь иной предмет. Естествознание может его только заимствовать у грамотной философской традиции. И именно в этом пункте необходим союз философии и естествознания. Он возможен и необходим только на почве материалистической диалектики как логики и методологии научного познания, и больше ни на какой другой основе.
Другой вариант союза был предложен позитивизмом. Позитивисты предложили естествоиспытателям избавиться от всякой метафизики и натурфилософии, но не на основе диалектического метода, а на основе эмпиризма. А поскольку последний не позволяет самому естествознанию дать единую общую картину природы, то он и не смог освободить естествознание от натурфилософии и метафизики. И потому эмпиризм закономерным образом привел к построению метафизических философских систем. Получилась своеобразная метафизика наоборот: если раньше от метафизики шли к естествознанию, то теперь наоборот – от естествознания идут к метафизике, от физики к мета-физике.
Ленин характеризовал эту тенденцию как стремление углубить физику, чтобы получить метафизику материи. Он считал эту тенденцию в принципе реакционной и оценивал ее весьма негативно. И это отчетливо проявилось, например, в его замечаниях на книгу Абеля Рея «Современная философия». А.Рей пишет в ней следующее: «Науки складываются одновременно из совокупности некоторых экспериментальных результатов и из теории целого, совокупности, которые всегда в какой-то мере являются гипотезами. Но эти гипотезы необходимы науке, ибо предвосхищая будущий опыт и неизвестное, именно им мы обязаны успехами науки. Они систематизируют все известное так, чтобы пролить свой свет на неизвестное. Почему бы философии не быть, таким же образом, общим синтезом всех научных знаний , усилием представить себе неизвестное функцией известного, чтобы помочь его открытию и поддержать научный дух в его настоящей ориентации? Она бы отличалась от науки лишь большей общностью гипотезы; философская теория, вместо того чтобы быть теорией группы изолированных и хорошо разграниченных фактов, была бы теорией совокупности фактов, которые нам являет природа, системой природы, как говорили в XVIII веке, или же по крайней мере прямым вкладом в теорию такого рода» [250].
Вот она и объявилась снова – «система природы». И по поводу этого отрывка Ленин делает два характерных замечания на полях. В одном месте он пишет «блягер!», что значит: хвастун, враль. В другом месте, ниже, напротив подчеркнутого места, он пишет «дура!» [251]. Здесь уже перевод не нужен.
Примерно так же оценивает Ленин попытку вывести «универсальные законы» бытия меньшевиком С. Суворовым. «Универсальный закон» экономии сил, по мнению С.Суворова, «является объединяющим и регулирующим началом всякого развития, – неорганического, биологического и социального» [252]. По этому поводу Ленин замечает: «Замечательно легко пекут «универсальные законы» наши «позитивисты» и «реалисты»! Жаль только, что законы-то эти ничуть не лучше тех, которые так же легко и быстро пёк Евгений Дюринг. «Универсальный закон» Суворова – такая же бессодержательная, напыщенная фраза, как и универсальные законы Дюринга» [253].
