До Оури оставалось ехать еще не менее сорока миль. Нам нужно было туда добраться, нанять двух человек, которые бы перегнали наши машины в Эйнтри, затем спустить байдарки на воду, проплыть какое-то расстояние, найти подходящее место для лагеря, поставить палатки. И все это до наступления темноты. В городке мы хотели, если это будет возможно, купить еще немного каких-нибудь продуктов. Времени на все это у нас было достаточно, но чтобы поспеть все это сделать, нужно было поскорее добраться до городка. Льюис прибавил скорость – плохие дороги будто дразнили его и заставляли ехать быстрее. Байдарка над нами скрипела и стучала по крыше.

Теперь нас окружали деревья, великое множество деревьев. Я даже с закрытыми глазами мог бы определить, что мы едем среди деревьев – вот, судя по звуку, едем мимо густой рощицы, вот безлесый участок, вот опять деревья. Я был удивлен богатству цветов и оттенков листвы. Я всегда думал, что сосна – самое распространенное дерево в нашем штате, но теперь убедился, что это не так. Я понятия не имел, как все эти деревья называются, но они были великолепны в своем огненном убранстве. Казалось, они меняют цвет прямо на глазах. Листья начали желтеть и краснеть совсем недавно, и пламя их увядания было еще не очень жарким. Но оно уже возгорелось, и разгоралось все сильнее.

– Ты только посмотри на эти деревья, – сказал Льюис. – Я бывал здесь в апреле – это было поразительное зрелище.

– Сейчас это не менее поразительное зрелище, – отозвался я. – Но я не совсем понимаю, что ты, собственно, имеешь в виду?

– Ты что-нибудь знаешь о личинках липовой моли?

– Конечно. Постоянно читаю о них. И вообще... Ну, шучу. Честно сказать, понятия о них не имею.

– Каждую весну, когда личинки начинают проявлять активность личинки – это такие червячки, гусеницы, – так вот, этих личинок иногда бывает невероятно много. Смотришь на деревья и видишь – происходит что-то необычное.

– Что необычное?

– Видишь их массовое повешение. Самоповешение миллионов и миллионов личинок.

– Это опять какие-то твои придумки?

– Нет, дружище, никаких придумок. Эти личинки выпускают из себя тонкую нить, вроде паутинной, цепляют за веточку, за листик, а потом опускаются вниз. Куда ни посмотришь – кругом в воздухе болтаются эти личинки на концах своих нитей, извиваются и корчатся – как повешенные, которые никак не хотят умирать. Некоторые из личинок почти черного цвета, некоторые – коричневые. Идешь по лесу – тишина и спокойствие. Такая тишина! Только эти личики извиваются в воздухе... Но они далеко не безобидны – жрут листья. Правительство пытается придумать какой-нибудь способ, чтобы от них избавиться.

День выдался теплый. Все вокруг еще было зелено, но сквозь эту зелень уже пробивались золотисто-желтые и красные цвета, отчего зелень казалась еще ярче, так что глазам было больно. Мы поехали через городки Уайтпэс и Пелэм, совсем крошечные. Потом петляющая по склонам дорога пошла вверх. Густые леса плотно подступали к городкам, заполняли все пространство вокруг них и между ними.

– Высматривай оленей, – сказал Льюис. – Когда им не хватает корма в лесу, они выходят к кукурузным посевам и идут вдоль дорог.

Я стал озираться по сторонам, но ничего особенного не увидел. На одном из поворотов дороги мне показалось, что при нашем приближении какое-то животное бросилось назад в лес. Но когда мы проезжали это место, листья на кустах, там, куда оно вроде бы нырнуло, были неподвижны, так что, скорее всего, мне просто показалось.

Наконец мы приехали в Оури. По всей видимости, это был окружной центр. В нем имелся побеленный известкой дом, который назывался «городским советом»; в этом же доме располагалось помещение «тюрьмы», а возле него стояла старенькая пожарная машина. Мы подъехали к заправке «Тексако» и спросили, нет ли кого-нибудь, кто хотел бы заработать немного денег. Когда Льюис выключил мотор, стало слышно гудение насекомых, наполнявшее даже центр городка. И от этого тишина казалась еще более глубокой. К машине со стороны Льюиса подошел старик в соломенной шляпе и рабочей рубашке, наклонился и стал беседовать с Льюисом сквозь открытое окно. Он выглядел как хиллбилли[5]из плохого кинофильма – актер, играющий характерную роль и выряженный слишком достоверно, чтобы в эту достоверность можно было поверить. Неужели это и есть тот местный колорит, который так нравился Льюису? Городок казался сонным, затхлым и уродливым и, что самое главное, совершенно ничтожным. В таком месте невозможно было встретить какую-нибудь интересную, достойную личность, которая хоть чего-нибудь бы стоила. Городок был поистине ничтожен, как ничтожны большинство таких городов и большинство живущих в них людей. Льюис спросил старика, согласился бы он и кто-нибудь еще за двадцать долларов перегнать две машины в Эйнтри.

– Что, для того, чтобы управиться с этой колымагой, нужны двое? – спросил старик.

– Если бы это было так, то нам понадобилось бы тогда просить четверых, – сказал Льюис, не объясняя еще раз, что нужны водители для двух машин. Он сидел и ждал. Я взглянул на нос байдарки, торчащий над ветровым стеклом; с него свешивался крюк.

Через пару минут, показавшихся очень долгими, подъехали Дрю и Бобби на своей машине.

– Теперь понятно, что я имею в виду? – сказал Льюис.

Дрю и Бобби выбрались из машины и подошли к нам. Старик повернулся, будто почувствовал угрозу – окружают! Его движения были невероятно медленными. Так двигается человек, лишенный – но вовсе не старостью – всей жизненной энергии. Находиться рядом с ним было как-то унизительно, особенно когда миру явлен огромный, накачанный, с выступающими венами бицепс на руке Льюиса, небрежно торчащей из окна и освещенный солнцем. Краем глаза я видел, как трясутся руки старика, усыпанные старческими пятнами; казалось, он трясет ими нарочно. У сельских жителей всегда что-нибудь не так, подумал я. Хотя я редко бывал в глухих сельских районах Юга, но меня всегда поражало, что у многих людей на руках не хватает пальцев. Как-то раз я насчитал за одну поездку около двадцати человек с недостающими пальцами. Обязательно встретишь калек, людей, изуродованных какой-нибудь болезнью, слепых или одноглазых. Возможно, сказывается недостаток медицинского обслуживания. Но этим всего не объяснишь. Казалось бы, занятие сельским хозяйством предполагает здоровую жизнь – свежий воздух, здоровая пища, физический труд. Но я никогда не видел фермера, который производил бы впечатление совершенно здорового человека, всегда у них что-то не так, а часто совершенно явно видно, что человек чем-то серьезно болен. Не видел я среди фермеров и просто физически развитых, мощных людей. И уж точно – таких как Льюис среди них нет. Очевидно, физический труд, работа руками на свежем воздухе и на солнце приносит значительно больше вреда, чем пользы, подумал я. К тому же, работа фермера просто опасна – попадет рука между каких-нибудь движущихся частей трактора, где-нибудь далеко в поле, никого вокруг, беспощадно жжет солнце и заглядывает в открытый рот, из которого несется вопль боли... Или идешь в лесу, наступил на сгнивший ствол, а оттуда змея, и цап тебя за ногу... Или – сколько угодно случаев, когда какая-нибудь корова или бык неожиданно поворачивается и прижимает тебя к деревянной стене сарая, из которой торчат острые отщепы... Нет, такая жизнь не для меня! Даже просто недолго находиться в местах, где случается такое, мне бы не хотелось. Но вот сейчас я как раз и был в таком месте, и сбежать из него нет возможности. Только по воде – подальше от этих людей с девятью пальцами.

Я посмотрел в сторону леса, потом краем глаза взглянул на свой лук. Да, так глубоко в глухие леса я еще никогда не забирался. Наверняка здесь водится множество всяких зверей, по-настоящему диких. Льюис говорил, что в этих горных районах встречаются даже медведи и дикие кабаны, хотя, прибавил он, эти кабаны скорее всего просто одичавшие свиньи. Но свиньи, по его словам, дичают очень быстро; на спине у них отрастает щетина, удлинняются рыло и клыки, и через лет шесть-семь их не отличить от каких-нибудь диких сибирских кабанов – разве что остаются метки на ушах да кольца в носу. Но я понимал, что встретить в этих местах медведя или кабана очень маловероятно – такие встречи относятся к разделу романтических мечтаний. Но и сама идея охоты с луком была для меня в определенной степени романтикой. Насмерть подстрелить настоящего оленя – это казалось чем-то смутным, несбыточным, хотя возможность такого достижения каждый раз незримо оживляла бумажный силуэт оленя, поставленный как мишень на расстоянии сорока метров, когда я целился и старался попасть в отмеченный черным участок, обозначающий месторасположение сердца и легких.