– Слушай, мне нравится, как ты носишь свою шляпу, – сказал Бобби, обращаясь к старику.

Тот снял с головы шляпу, внимательно рассмотрел ее. В ней не было ничего особенного. Но на голове старика она – благодаря тому наклону, одновременно неуклюжему и вызывающему, который встречается лишь в сельских местностях Юга, – приобретала нечто своеобразное. Старик снова водрузил шляпу на голову, но сдвинув ее уже на другую сторону – сохранив при этом тот же наклон.

– Ни хрена ты в этом не понимаешь, – ответил он Бобби. В разговор вмешался Дрю:

– Не могли бы вы нам рассказать что-нибудь об этих местах? Дело в том, что мы хотели бы проплыть по реке до Эйнтри. Как вы думаете, это можно сделать?

Старик отвернулся от Бобби так, будто тот неожиданно исчез, и я невольно посмотрел в его сторону, чтобы убедиться, существует ли он еще. У Бобби на губах играла улыбка, которая могла означать, что Бобби собирается сделать какое-нибудь гадкое замечание. Хотя, может, у него и не было такого намерения.

– Расскажу, – сказал старик. – Там, ниже по течению, есть местечко, бурное такое. В воде большие камни. После дождя вода в реке поднимается и камни уходят под воду. Но вода через берега не выплескивается, ну, по крайней мере, почти нигде. Долину никогда не затапливает, никакой тут опасности. Но это так, промежду прочим. Дальше Волкерх-Пойнт я не бывал. Это милях в пятнадцати отсюда. Там уже горы повыше. А когда становится сухо, река спадает так низко, что и не увидишь ее. Ну течет, конечно, но так меленько. А еще говорят, что там, дальше на юге, есть еще одна стремнина, ущелье. Но там я не бывал, не видел.

– Но как вы считаете, сможем мы доплыть до Эйнтри?

– А на чем плыть будете?

– На этих двух байдарках.

– Я в этого не делал, – сказал старик, выпрямившись. – Если пойдет дождь, хороший дождь, вам придется тяжко. Вода что твоя обезьянка – так и прыгает на каменные стены.

– Нечего каркать, – сказал Льюис. – Никакого дождя не будет. Посмотри на небо.

Я посмотрел. Небо было чистым, в знойной голубой дымке, но без единого облачка. Действительно, ничто не предвещало дождя.

– А если вдруг все-таки пойдет дождь, мы всегда найдем укромное местечко и пересидим непогоду, – закончил свою мысль Льюис. – Я не раз так делал.

– В том ущелье, если вы туда полезете, вам крепко достанется.

– Ничего, управимся.

– Ладно, – сказал старик. – Вы спрашивали, я отвечал. Дрю и Бобби направились назад к своей машине, местный пристроился рядом с Дрю. Я услышал, как он спросил: «А чья там гитара, в машине?» Потом вдруг он неуклюже, как собака на задних лапах, бросился к заправке. «Лонни, – закричал он, – иди-ка сюда!»

Старик вернулся к машине, за ним шел молодой парень, альбинос, с красными, как у кролика, глазами; один глаз косил в сторону под невероятным углом. Именно этим полубезумным глазом он смотрел на нас, повернув при этом голову в другую сторону. Другой, нормальный, был направлен на нечто невидимое, скрытое в пыли на дороге.

– Принеси-ка свое банджо, – сказал старик, а потом обратился к Дрю. – Сыграйте нам чего-нибудь, а?

Дрю, улыбнувшись во весь рот, опустил стекло в заднем окне машины, достал большую старую гитару с потрескавшейся декой и вооружился медиатором. Обойдя машину, он уселся на капот, подняв одно колено так, чтобы поддержать гитару. Пока он ее настраивал, вернулся Лонни, держа в руках пятиструнное банджо; каподастр был сделан из плотно свернутой тряпки, закрепленной резинками.

– Лонни – дурачок, ничего не понимает, а вот на банджо бренькает здорово, – объяснил старик. – В школу никогда не ходил. Когда был маленьким, сидел себе во дворе и стукал палкой по пустой жестянке.

– Ну, что мы сыграем, Лонни? – спросил Дрю – у него от удовольствия даже очки запотели.

Лонни стоял с банджо в руках, повернув к нам голову; глаза его смотрели в противоположные стороны, и мы явно не попадали в поле его зрения.

– Да что угодно, – сказал старик. – Играйте, все равно что.

Дрю начал играть «Дикий цветок», поначалу в среднем темпе, без поворотов музыкальных фраз. Лонни потянул за резинки и передвинул каподастр вверх по грифу. Дрю заиграл громче; гитара гудела, затопляя звуками площадку перед заправкой. Дрю играл прекрасно – я никогда раньше не слышал, чтобы он играл так хорошо. И я весь отдался музыке, которая захватила меня и глубоко тронула, как это бывает с человеком, достаточно равнодушным к музыке, но вдруг почувствовавшим силу ее воздействия. Через некоторое время стало казаться, что Дрю добавляет к каждой сыгранной ноте еще какой-то звук, выше по тону, воспринимавшийся как нежное металлическое эхо мелодии; и вдруг я сообразил, что это играет банджо, но так мягко, верно, что складывалось впечатление, будто сам Дрю умудряется каким-то образом производить эти вторящие гитаре звуки. Я не видел лица Дрю, но его спина выражала чистейшую радость. Дрю ушел в сторону от мелодии и стал наигрывать что-то ритмичное, и Лонни тут же подхватил этот ритм. Он ничего не акцентировал, и во всем, что он играл, присутствовало восхитительное гладкое переливание, бесконечное течение. Его руки, все в длинных царапинах, двигались не спеша, а пальцы – так быстро, что казались почти неподвижными, как у хорошей машинистки, и было такое впечатление, что музыка рождается сама по себе. Дрю вернулся к мелодии, но уже в другом ключе, соскользнул с капота и, продолжая играть, стал рядом с Лонни. Они наклонились друг к другу, сблизив инструменты – такие деланные позы принимают вокальные группы и так называемые «народные певцы», выступающие по телевидению, но у Дрю и Лонни это выглядело совершенно естественно. Меня охватило ощущение, что я являюсь свидетелем чего-то необычного, редкого, неповторимого, и я совершенно другими глазами смотрел на них – на этого слабоумного деревенского парнишку и круглолицего добропорядочного городского жителя, занимающего некоторое положение в обществе, хорошего семьянина, по субботам старательно подстригающего изгородь вокруг своего дома. Я порадовался за Дрю – не напрасно мы ехали так далеко: это маленькое музыкальное событие уже само по себе могло служить для него оправданием всей поездки.

– Отлично! – воскликнул Дрю после того, как прозвучал последний аккорд.

– Ладно, Дрю, – сказал Льюис. – Прячь эту штуку. Сегодня нам еще нужно усесться в байдарки и почувствовать под собой воду.

– С этим парнем я мог бы играть целый день, – сказал Дрю. – Можешь еще подождать минуту? Я хочу записать его имя и адрес.

Он хотел было обратиться к Лонни, но потом, вроде бы испугавшись, что тот может не знать ни своего имени, ни своего адреса, повернулся к старику. Они отошли на несколько шагов, почти за пределы заправки, остановились и стали о чем-то беседовать. Дрю передал свою гитару старику, вытащил из кармана ручку и бумажник и тщательно записал то, что диктовал ему старик. Старик на прощание дружеским жестом коснулся плеча Дрю. Дрю вернулся к машинам, а старик и Лонни ушли в дом.

– Знаете, – сказал Дрю, обращаясь ко всем нам сразу, – я бы хотел как-нибудь приехать сюда еще раз, послушать музыку, которую здесь играют. Я ошибался, когда думал, что все стоящие музыканты из глубинки переехали в Нэшвилл[6].

– А сказал старик что-нибудь еще о реке? – спросил Льюис.

– Он сказал, что берега здесь очень крутые и спустить байдарки на воду не удастся. Но милях в восьми или десяти к северу местность плоская, и можно легко подойти к реке. Через лес туда можно доехать по дороге. Он рассказывал, что несколько лет назад в лесу велась заготовка древесины и, насколько ему известно, там остались проложенные тогда дороги и подъезды к реке. Ну, по крайней мере, есть возможность подъехать прямо к берегу.

– А как насчет того, чтобы перегнать наши машины в Эйнтри?

– Здесь, он сказал, нет никого, кто бы взялся за это дело. Но недалеко, в той стороне, куда нам ехать, есть автомастерская. Там работают два брата, может, они согласятся помочь.