Первым взял слово г-н Анри Перрэ, великий дипломат женевского Интернационалаг Он начал с признания, что Альянс был регулярной секцией Интернационала и признан, в качестве таковой, как Генеральным Советом, так и Базельским с'ездом; что это была, кроме того, секция с очень хорошими задачами, очень полезная, раз он сам входил в нее (он думал это, но в действительности он не был больше членом Секции[70]; что требование ее вполне законно, но что Федеральный Комитет, по его мнению, должен был отложить принятие ее до дальнейшего времени, когда улягутся страсти, поднятые только что происходившей борьбой, и т. д., и т. д. Что касается г-на Гета, то он заявил откровенно, что он принял бы Альянс, что касается его, если бы в этой секции не было лиц, которые ему не нравятся, Мартен открыто высказался против. Шена спал. Решено было отложить принятие на неопределенное время.
Секция Альянса, выслушав этот доклад, сделанный Генгом и сопровождавшийся коментариями Дюваля, решила аппелировать против этого решения, или скорее против этой нерешительности федерального Комитета к будущему с'езду секций романской Швейцарии.
В конце октября я оставил Женеву, куда вернулся только в конце марта 1870 г., и я просил, уезжая, своих друзей, Перрона и Робэна, заняться немного Альянсом. Они обещали.
Они не сдержали своего обещания; они не могли его сдержать, и я был неправ, просив их об этом, зная что тот и другой в сущности были против существования этой секции. Поэтому они сильно способствовали оба ее деморализации, дискредитированию ее среди друзей Юрской Федерации и подготовили ее крушение, так как их убеждения и характер брали естественно верх над данным ими мне формальным обещанием.
Их система, (это говорится только для близких друзей) была диаметрально противоположна системе Альянса. Альянс всегда предпочитал многочисленным общим собраниям маленькие собрания в двадцать, тридцать, самое большее в сорок человек, беря себе членов из всех секций и выбирая по возможности наиболее искренно преданных делу и принципам Интернационала. Он не довольствовался только развитием принципов, он старался развивать характеры, вызвать единение, солидарное действие и взаимное доверие людей серьезных, с твердой волей; он хотел, одним словом, создать пропагандистов, апостолов и, наконец, организаторов. Интригам женевской реакционной клики он хотел противопоставить революционную солидарность. Он не относился с пренебрежением к общим собраниям; наоборот, он считал их очень полезными, необходимыми в выдающихся случаях, когда нужно принять решительные меры, взять позицию с одного маху. Но даже для достижения этой цели, для того чтобы обеспечить себе эту победу, он полагал, что личная предварительная подготовка на маленьких собраниях абсолютно необходима, чтобы, через посредство этих подготовленных, сознательных личностей, сознание массы могло проникнуться истинным смыслом, значением и целью, скрывающимися в вопросах, предлагаемых на решение общих собраний. Альянс полагал, с большим основанием, что эта личная, столь необходимая, подготовка, что это создание выдержанных, прочных идей и убеждений невозможны на больших народных собраниях, на которых не может быть высказано многое очень важное и решительное и которые дают ораторам едва необходимое время, чтобы слегка коснуться главных вопросов. Наконец, на общих собраниях невозможно узнать лучших людей, личностей с твердым характером и волей, тех, кто в мастерских оказывает законное влияние на своих товарищей. Обыкновенно не эти выступают на собраниях; удерживаемые застенчивостью и каким то суеверным культом к ораторскому искусству, они скромно молчат и предоставляют говорить другим; так что, обыкновенно, с обеих сторон выступают одни и те же ораторы, повторяющие более или менее одними те же стереотипные речи. Все это прекрасно для словесного фейерверка, но не годится или, по крайней мере, недостаточно для торжества революционных принципов и для серьезной организации Интернационала.
Перрон и Робен, поклонники парламентаризма, несмотря ни на что, платонические поклонники гласности, воображали, наоборот, что нужно делать все открыто и перед огромной публикой: посредством газеты, на собраниях и на общих собраниях. Все, что могло делаться вне этой системы общей и абсолютной гласности, не на виду у всех, казалось им интригой; они не были очень далеки от того, чтобы обвинять Секцию Альянса, если не в интригах, как это делала любезная Фабрика, то, по меньшей мере, в мелочной фракционности и узкой односторонности. Я не знаю, не обвиняли ли они ее даже более или менее в интриге, что было до последней степени несправедливо и ложно.
Интриговали самым гнусным образом главари женевской клики, в особенности после их громкого поражения в конце августа. Они систематически распространяли, посредством своих агентов, которых они посылали на лесные дворы и в мастерские строительных рабочих, и посредством секционных комитетов, громадное большинство которых было им предано, самые гнусные клеветы против Броссэ, Бакунина, Перрона, Робена. Вся интрига Альянса, напротив, состояла в развитии, все более и более анергичном, принципов и революционной цели Интернационала и в раскрытии реакционных теорий и целей, а также подлых. . . . .[71] женевской клики.
Пока велась упорно эта работа, Альянс, несмотря на свою малочисленность, представлял силу; он был силой, в особенности, благодаря действительной искренней дружбе, взаимному доверию, которые господствовали в его среде. Каждый чувствовал себя в своей семье." Перрон и Робен внесли в Альянс совершенно иной дух. Во всей наружности Робена есть что то нервное, задирчивое, что, вопреки его самым лучшим намерениям, действует разлагающим образом в рабочих группах. Перрон с неприветливой наружностью, пренебрежительным и в то же время застенчивым видом, с некоторой женевской сухостью, которая так мало соответствует его скрытой сердечности и теплоте, скорее отталкивает чем привлекает к себе, — он отталкивает в особенности от себя строительных рабочих, невежество и грубость которых, повидимому, вызывают в нем по меньшей мере пренебрежение к ним.[72]
Первое, стало быть, что они оба внесли в Альянс, это неуверенность и холод. Они принесли с собой туда, кроме того осуждение, которое они носили уже в глубине своего сердца и мысли, против Альянса; так что под их скептическим и ледяным дыханием все живое пламя, все взаимное доверие и вера Альянса в себя заметно уменьшились, и в конце концов совершенно исчезли. Наконец, они убили секцию, предложив ей, в качестве секретаря, мальчика, едва умевшего мыслить и писать, маленького Сутерланда, после чего они оба перестали присутствовать на ее заседаниях.
Они были неправы, ибо Альянс был единственным местом, где они могли бы назначать свидания и встречаться с самыми влиятельными и наиболее преданными строительными рабочими, беседовать с ними свободно, раз'яснять им смысл и цель вопросов, которые дебатировались в Интернационале, и обеспечить себя этим путем помощь масс строительных рабочих. В Кружке это отрытое раз'яснение было невозможно, ибо Фабрика ввела там систему щпионства, которая парализовала всякую свободную беседу. Вне Альянса оставалось, следовательно, единственное средство видеться с строительными рабочими: это итти к ним в мастерские; но помимо того, что это было слишком трудно и потребовало бы огромной траты времени, это было еще опасно в том отношении, что в мастерских можно было встретить агентов Фабрики и быть, больше чем когда либо, обвиненным в интригах. Робен и Перрон предпочли, стало быть, сложить все, что касалось лично пропаганды среди строительных рабочих, на Броссэ, Но Перрон, по крайней мере, должен был знать Броссэ. Несмотря на свои инстинкты, свой внешний вид и. красноречие народного трибуна, это самый себялюбивый и тщеславный человек, самый непостоянный и недоверчивый в мире. Он может стать, временно и при данных обстоятельствах, превосходным орудием, но невозможно на него положиться, когда требуется продолжительная и постоянная работа. Когда еще была жива его жена, дело шло ничего себе. Это была мужественная женщина, верный друг; она была его добрым гением вдохновителем. Но после смерти своей жены Броссэ потерял половину своей общественной ценности. (Все это для близких друзей, и я надеюсь, что те, кто прочтет эти строки — даже если прочтет их Перрон, которого я не имею больше чести считать среди своих друзей, — не будут рассказывать Броссэ).
