— Боюсь, теперь времени у меня будет еще меньше, — ответила Габриэла. — Ведь я буду работать с полудня и до полуночи во все дни, кроме понедельника. Но сегодня я обязательно загляну в гостиную, обещаю.
— Только после того как ты сходишь куда-нибудь и поешь как следует! — с напускной строгостью сказала мадам Босличкова. — Прости меня ради бога, но ты стала похожа на палку от метлы! А молодым людям нравятся пухленькие девушки!
С этими словами она погрозила ей пальцем, и Габриэла рассмеялась. В эти минуты хозяйка пансиона была очень похожа на старых монахинь из монастыря Святого Матфея. Правда, ни одна из них никогда не шутила с Габриэлой на подобные темы и не поощряла ее к поискам мужа или поклонника, и все же сходство было разительным.
В конце концов, Габриэла все же последовала совету мадам Босличковой и отправилась в кафе, находившееся прямо напротив пансиона. Там она заказала горячее молоко, мясной пирог и немного засахаренных орехов. Ужин был простым, но сытным, и впервые за много времени Габриэла почувствовала, что согрелась. Это полузабытое ощущение сразу напомнило ей монастырь, и она подумала о том, что отдала бы все на свете за то, чтобы увидеть матушку Григорию. Словно наяву она представляла себе, как настоятельница стремительно идет по коридору, как шуршит, развеваясь, ее черная накидка и негромко постукивают висящие на поясе четки из вишневого дерева, и сердце ее сжималось от тоски. Впрочем, Габриэла была бы рада хоть одним глазком увидеть любую из сестер.
Должно быть, отчасти ощущение одиночества, отчасти — боязнь показаться невежливой или неблагодарной заставили Габриэлу преодолеть свою природную застенчивость и заглянуть в гостиную, куда так настойчиво приглашала ее мадам Босличкова.
Когда Габриэла, все еще слегка робея, отворила дверь гостиной, она была удивлена, как много людей жило с ней под одной крышей. Не считая самой Габриэлы, в гостиной собралось семь или восемь пансионеров. Кто-то смотрел телевизор, остальные оживленно беседовали и играли в какую-то сложную карточную игру, а за фортепьяно в углу сидел седой представительный мужчина, чем-то похожий на Эйнштейна. Открыв крышку, он осторожно перебирал, пробовал клавиши худыми пальцами и убеждал стоявшую рядом мадам Босличкову, что инструмент нуждается в настройке. Та горячо возражала, говоря, что настройщика она вызывала всего год назад и что с ее точки зрения инструмент никогда не звучал лучше.
При виде Габриэлы все постояльцы разом повернулись к ней, и девушка почувствовала, что краснеет. Среди обитателей пансиона не было никого, кто хотя бы приближался к ее возрасту. Мужчина за фортепьяно выглядел лет на восемьдесят; остальные, судя по всему, были ровесниками хозяйки, а Габриэла уже знала, что мадам Босличковой — за шестьдесят.
В глазах всех — и мужчин, и женщин — читалось неподдельное восхищение красотой Габриэлы и легкая зависть к ее молодости и свежести. Даже ее старое платье и поношенные туфли не смутили их ни на мгновение. Скорее всего они просто не обратили на это внимания, зачарованные сиянием ее светлых прямых волос, проступившим на щеках румянцем и блеском ярко-голубых глаз. Никто из пансионеров не был настолько проницателен, чтобы заметить притаившуюся в них печаль, а может, все дело было просто в том, что Габриэла показалась собравшимся слишком юной. Она выглядела моложе своих двадцати трех лет. Никому из стариков не могло даже в голову прийти, что в этом возрасте человек может многое повидать и многое выстрадать. Смотреть на Габриэлу им было радостно; многие вспоминали свою юность и чувствовали себя счастливыми.
Потом мадам Босличкова опомнилась и представила Габриэле всех обитателей пансиона. Многие из них оказались иммигрантами из Европы, а юркая старушка миссис Розенштейн с гордостью сообщила Габриэле, что была узницей нацистского лагеря Аушвиц. В пансионе мадам Босличковой она жила уже больше двадцати лет.
Седого мужчину за роялем мадам Босличкова представила как профессора Томаса. Сначала Габриэла смутилась, не зная, имя это или фамилия, но профессор сам разъяснил ситуацию, сказав, что его зовут Теодор и что никакой он не профессор, так как уже давно вышел на пенсию. До своей отставки он преподавал в Гарварде английскую литературу, специализируясь на британском романтическом романе XVIII века.
— А что закончили вы, Габриэла? — спросил профессор, решительно закрывая крышку фортепьяно и поворачиваясь к Габриэле всем телом. Ему даже не пришло в голову, что молодая девушка могла вовсе не учиться в колледже.
— Я закончила школу журналистики при Колумбийском университете, — негромко ответила Габриэла и улыбнулась. Старик-профессор сразу ей понравился.
— Что ж, это солидное заведение, — одобрительно кивнул профессор. — Очень солидное. А позвольте узнать, что вы намерены делать с дипломом? Повесить на стенку?
Он чуть-чуть наклонил голову, встряхнув своими длинными седыми волосами, и строго посмотрел на Габриэлу. Брюки у него вытянулись в коленях, пиджак на локтях лоснился, и Габриэла невольно подумала, что мистер Томас очень похож на ученого-чудака из какой-нибудь старомодной пьески. Она помнила, что ему уже исполнилось восемьдесят, однако взгляд профессора был не по-стариковски ясным и острым, изобличавшим проницательный и живой ум.
— Я только что получила место официантки в немецком кафе на Восемьдесят шестой улице, — ответила она и улыбнулась. Для нее это была большая победа, которой Габриэла очень гордилась. — Я начинаю завтра, так что диплом мне пока не понадобится. Ну а там будет видно.
Профессор хотел что-то сказать, но его перебила миссис Розенштейн. Как и мадам Босличкова, она тоже недолюбливала немцев, но Габриэла ей очень понравилась, и она захотела сказать этой очаровательной девушке что-нибудь приятное.
— О, я знаю это милое кафе! — воскликнула она. — Там, кажется, еще продают неплохую выпечку. Мы с мистером Томасом как-нибудь зайдем вас проведать. Правда, профессор?
Профессор кивнул в ответ. Эта маленькая, сухая, но еще очень живая женщина очень нравилась ему как собеседник и друг. В пансионе мадам Босличковой профессор прожил восемнадцать лет, то есть почти столько же, сколько и миссис Розенштейн, однако ему до сих пор не наскучили истории, которые она рассказывала о своей молодости. Миссис Розенштейн была прирожденной рассказчицей, и профессор часто говорил ей, что ее истории надо бы записывать и издавать. «Может быть, вы займетесь этим, профессор?» — отвечала в таких случаях миссис Розенштейн, но он только смеялся в ответ на эти прозрачные намеки.
Теодор Томас до сих пор любил свою жену Шарлотту, которая умерла почти двадцать лет назад. С тех пор он жил один. Кроме нее, у него не было никаких родственников, поэтому, выйдя в отставку, он оставил квартиру в университетском городке и переехал в пансион. Пенсия у него была более чем скромная, однако никто никогда не слышал от него ни слова жалобы, ибо профессор неизменно пребывал в мире с собой и с окружающими. Он прекрасно ладил со всеми постоянными обитателями пансиона мадам Босличковой. Последнее добавление к их коллективу, явившееся в облике зардевшейся от смущения Габриэлы, привело его в настоящий восторг. Как только Габриэла, сославшись на усталость, удалилась к себе, он тут же объявил, что «этого юного ангела» послало к ним само провидение и что им, «замшелым старикам», годами не видящим молодых лиц, давно пора было встряхнуться и вспомнить, что на свете существуют молодость, счастье и красота. Он так расходился, что миссис Розенштейн лукаво спросила, уж не влюбился ли он, и профессор тут же ответил, что нужно быть совершенно бездушным маразматиком, чтобы не обратить внимание на это «милую, интеллигентную, прекрасно воспитанную девушку».
Но пока Габриэла еще не ушла, он принялся чуть не с пристрастием расспрашивать ее о том, чем именно она занималась в Колумбийском университете и какие книги ей приходилось читать. Ему удалось вытянуть из нее даже то, что в университете Габриэла изучала писательское мастерство и что она любит писать стихи и короткие рассказы. Этот факт весьма заинтриговал профессора, и он принялся расспрашивать Габриэлу с еще большим рвением, но больше ничего не добился. По поводу своих рассказов она сказала только, что в них нет ничего особенного и что они вряд ли будут кому-либо интересны.
