— А ребенок? — Сам того не замечая, Питер сильнее сжал ее пальцы, но Габриэла не отняла их у него.

— Ребенка я потеряла. — Как именно это произошло, Габриэла помнила смутно; вся последовательность событий представала перед ней как вереница неясных, полуразмытых, почти сюрреалистических образов и картин, которые никак не были связаны между собой. Это, однако, не мешало ей почувствовать себя так, словно чья-то невидимая, холодная рука сдавила ей сердце.

— Потом мне сказали, что это был резус-конфликт, но выкидыш спровоцировали кое-какие обстоятельства, — добавила она.

Питер кивнул. Он знал, что у Габриэлы — как и у него самого — отрицательный резус, и был прекрасно осведомлен о том, что такое резус-конфликт и чем он может грозить молодой женщине.

— Бедная, бедная Габи! — тихо произнес Питер. — Для тебя это был тяжелый год.

А у нее вообще была нелегкая жизнь. Питеру оставалось только гадать, как Габриэле удалось не озлобиться, не сойти с ума и не отправиться вслед за Джо, как поступил бы на ее месте кто-то более слабый.

— Если ты имеешь в виду Стива, — сказала она, — то это совсем другое. Быть может, тебе это покажется странным, но наши отношения были почти честными и, если хочешь, примитивными. Не скрою, когда он предал меня, мне было очень больно, но в глубине души я всегда знала, что не люблю его по-настоящему. С самого начала я попала в ловушку, из которой мне нелегко было выбраться, но Стива я не любила. Никогда. Даже вначале.

— Для него ты была легкой добычей, — согласился Питер, глядя на нее и пытаясь представить, какой была Габриэла год назад и какой она стала сейчас. — Надеюсь, он получит чертовски долгий срок и просидит в тюрьме до самой старости. — Полицейский инспектор сказал ему, что это весьма вероятно, и Питер был искренне этому рад. — А ты? Что ты собираешься делать дальше?

— Я? — Габриэла, казалось, даже растерялась. — Не знаю. Наверное, начну все сначала. Буду писать, работать. Теперь я стала умнее… — тут она рассмеялась, но сразу снова стала серьезной. — С тех пор как я вышла из монастыря, я многому научилась. В обители я не знала, что такое реальный мир, — там я была защищена от всего и привыкла чувствовать себя в безопасности. Должно быть, страх потерять такую защиту и погубил Джо. Он просто не знал, как жить без этого. И как выжить…

Но Питер только покачал головой. Джо дезертировал в самый решительный момент, оставив Габриэлу совершенно одну. Накидывая на шею петлю, он думал только о себе. Его не остановило даже то, что Габриэла будет винить в его смерти себя. Нет, этот Джо определенно ему не нравился, — судя по всему, он был слабым, эгоистичным человеком, а эгоистов Питер не переносил.

Впрочем, Габриэле он ничего об этом не сказал.

— Тебе нужно время, — негромко проговорил он. — Время, чтобы успокоиться и залечить свои раны. Того, что ты уже пережила, хватило бы на десять жизней, и, прежде чем начинать жить сначала, тебе просто необходимо найти ответы на свои вопросы и расставить все точки над "и".

— Я надеюсь, что мне в этом поможет работа над рассказами, — ответила Габриэла. — Когда пишешь — легче разобраться в своих собственных чувствах. Мне трудно сейчас все объяснить, но… Профессор Томас, о котором я рассказывала, открыл мне новый путь, о существовании которого я прежде даже не подозревала. Этот путь… он ведет в мою собственную память и в мою душу — туда, где осталось что-то недовысказанное, недорешенное. Именно так я сумею в конце концов разобраться и с собой, и со всем, что со мной было. Только потом я смогу говорить со всем миром как настоящая писательница, которая не выдумывает сюжеты, а живет ими.

— Я, конечно, не писатель и ничего в этом не понимаю, — усмехнулся Питер, — но мне кажется, что ты всегда знала, где находится этот путь, и интуитивно, ощупью уже шла по нему. Профессор только ярче осветил его для тебя и, возможно, предсказал самые крутые участки и самые опасные повороты. В одном ты права: никто не сможет пройти этот путь за тебя…

Габриэла хотела что-то сказать, но в этот момент в палату заглянула дежурная сестра, которая разыскивала Питера. В больницу только что привезли подростка, которого сбила неизвестная машина.

— О господи!.. — воскликнул Питер и вскочил. Он готов был разговаривать с Габриэлой хоть до утра, но в данном случае ничего поделать было нельзя. Питер был врачом, и его работа состояла в том, чтобы спасать чужие жизни. И, попрощавшись с Габриэлой, он бегом выбежал из палаты.

После того как дверь за ним закрылась, Габриэла еще долго лежала без сна, думая о Питере и удивляясь себе. Она еще ни с кем не разговаривала так откровенно, и теперь он знал всю ее историю. И, как ни странно, Габриэла нисколько об этом не жалела.

Через три часа Питер вернулся. Он тихо зашел в палату, но Габриэла крепко спала, и Питер только молча постоял рядом с ней несколько минут. Потом он ушел в свой чуланчик и улегся там на походную кровать. Питер очень устал, но заснуть долго не мог: он вспоминал все, что рассказала ему Габриэла, и удивлялся, как человек может перенести столько боли и разочарований. Главное, чего Питер никак не мог понять, это почему в мире никак нельзя обойтись без страданий. Он не знал, что тот же самый вопрос задавала себе и Габриэла, но ответа на него не знал, наверное, никто на земле.

Недели, которые потребовались Габриэле для того, чтобы окончательно оправиться, показались и ей, и Питеру невыносимо долгими. Особенно медленно время потянулось, когда Габриэлу перевели из травматологии в общее отделение. К счастью, оно находилось всего лишь этажом выше. Питер мог заходить к Габриэле поболтать каждый раз, когда у него выдавалась свободная минутка. Когда Габриэла начала уверенно ходить, она сама стала спускаться, и они подолгу разговаривали друг с другом. Наконец настал день, когда Габриэла закончила последний курс физиотерапии и лечащий врач сказал, что через день она может отправляться домой.

В день выписки Питер специально приехал в больницу за час до начала своей смены, чтобы подарить Габриэле букет цветов и поздравить с выздоровлением.

— Мне будет очень не хватать тебя, — пошутил он и как-то странно замолчал, и Габриэла поняла, что он хотел добавить что-то еще.

Питер и в самом деле давно хотел сказать ей одну важную вещь, однако ему потребовалось довольно много времени, чтобы набраться смелости.

Он еще никогда не делал ничего подобного, к тому же ему было неудобно говорить подобные вещи, пока Габриэла оставалась пациенткой больницы. Но теперь, когда ее выписали, соображения врачебной этики больше не могли служить Питеру оправданием несвойственной ему робости.

— Знаешь, мне тут пришло в голову… — смущенно начал он, чувствуя себя смешным и глупым, как новорожденный щенок. — Как ты посмотришь, если мы с тобой как-нибудь поужинаем вместе? Или пообедаем… или просто выпьем кофе? — поспешно добавил он, вдруг испугавшись, что слишком поторопился.

— Я не против, — осторожно ответила Габриэла. Она тоже много думала о нем и хотела поддерживать с Питером дружеские отношения, однако ее ждало одно очень важное дело, с которым она должна была покончить, прежде чем двигаться дальше.

И, увидев, как огорчился Питер, заметивший ее колебания, она поспешила объяснить ему все.

— Я хочу разыскать своих родителей. Пит…

— Зачем тебе это? — удивился Питер. Из их долгих разговоров он понял, что Габриэла не хочет никогда больше встречаться ни с отцом, ни — в особенности — с матерью. Поэтому ее слова оказались для него полной неожиданностью. Кроме того, физические силы ее были подорваны болезнью и еще не восстановились до конца. Питер просто боялся за Габриэлу, хотя и не мог не видеть, что за прошедшие недели запас ее душевных сил не только не пострадал, но даже, пожалуй, умножился. — Ты уверена, что это тебе действительно необходимо? — спросил он с беспокойством.

— Может быть, и нет, — улыбнулась Габриэла.