— Да, сэр, — улыбнулась Габриэла. Профессор Томас был похож на сурового и нравного, но любящего деда, которого у нее никогда не было. За все свои двадцать три года Габриэла даже ни разу не задумалась о том, для чего нужны бабушки и дедушки, какой, например, могла быть ее жизнь, расти она в большой семье с кучей родственников разных возрастов. Ее представления о семейных отношениях ограничивались очень узким кругом: отец и мать. Да и вряд ли их отношения можно было назвать семейными. Появление в ее жизни такого человека, как старый профессор, было настоящим чудом, и Габриэла была благодарна судьбе за этот неожиданный дар.

Профессор приходил в кафе Баума каждый день, но Габриэла слишком часто была занята, и по большей части им удавалось лишь перекинуться двумя-тремя словами. Зато по понедельникам, когда у Габриэлы был выходной, профессор сам приглашал ее в какой-нибудь недорогой ресторан, и они подолгу беседовали друг с другом. Говорил в основном профессор: он рассказывал Габриэле о своей молодости, о том, как жил в Вашингтоне и преподавал в Гарварде, и даже о своем детстве, пришедшемся на последнее десятилетие прошлого века. Он прекрасно помнил то далекое время, но никогда не вздыхал о безвозвратно ушедших годах, как делали это многие другие старики. Напротив, настоящее интересовало его гораздо больше. Профессор был полностью в курсе всего, что происходило вокруг, и иногда просто поражал Габриэлу своими острыми и глубокими суждениями.

Но в основном их разговоры были о литературе и о работе писателя. В конце концов Габриэла написала для профессора коротенький рассказ, и он понял, что способности у нее незаурядные.

— Конечно, здесь есть еще над чем поработать, — сказал профессор. — Например, я отметил два или три места, к которым, с моей точки зрения, стоило бы отнестись повнимательнее — их можно изменить так, что сюжет сразу станет значительно более динамичным. Но в целом сделано неплохо, очень неплохо. У тебя настоящий талант, Габриэла, поздравляю!

Смущенная его похвалой, она пыталась возражать, но профессор не дал ей договорить. Помахав у нее перед носом своим «знаменитым» пальцем, который всегда был для его студентов признаком надвигающейся грозы, профессор сказал:

— Меня, юная леди, пригласили в Гарвард не для того, чтобы свиней выращивать! Если я говорю, что у тебя — талант, значит, так оно и есть. Конечно, в рассказе есть некоторые шероховатости, но если ты будешь упорно работать над собой, они исчезнут. Главное, ты умеешь выбирать правильный тон и верно строишь сюжет… Мастерство писателя в том и заключается, чтобы ставить нужные слова именно на то место, где они прозвучат убедительнее всего. И у тебя это получается, Габриэла. Неужели ты сама этого не чувствуешь? Или ты просто боишься писать? Ничего не выйдет. Ты обречена на это. У тебя свой совершенно особенный голос, и молчать ты уже не сможешь. Ты должна быть сильной, Габриэла!

Услышав эти слова, Габриэла невесело улыбнулась.

— Люди часто говорили мне, что я не должна бояться, что я — сильная и могу справиться с чем угодно, — сказала она, решившись открыть старому профессору один из множества своих секретов. — Они говорили мне это и уходили. И я никогда больше их не встречала.

Профессор Томас кивнул, ожидая, что Габриэла скажет что-нибудь еще, но она молчала, и он решился сказать ей то, о чем она сама, возможно, уже догадывалась.

— Ты действительно сильная девочка, Габриэла. Уж ты мне поверь. А те, кто оставлял тебя, просто трусы! Слабые всегда стараются прилепиться к кому-то посильнее, потому что рядом с ними им не нужно быть ни смелыми, ни мужественными. И часто бывает так: делая тебе больно, люди используют твою силу как предлог, который якобы совершенно их извиняет. «Ты сильная, — говорят они, — ты сможешь с этим справиться, сумеешь преодолеть и это, и многое, многое другое, а со слабых какой спрос?» В этом мире, Габи, чем ты сильнее, тем больше с тебя спрашивается, и это — очень нелегкое бремя… — Он немного помолчал и добавил:

— Ты сильная, Габи. И однажды ты встретишь такого же сильного и мужественного человека, как ты сама. Ты этого заслуживаешь.

— Мне кажется, я уже встретила такого человека, — сказала Габриэла и, улыбнувшись профессору, ласково прикоснулась кончиками пальцев к его нервной, худой кисти.

— Тебе просто повезло, что мне уже восемьдесят, а не тридцать и не сорок, — рассмеялся в ответ профессор. — А если бы я был твоим ровесником, то и совсем беда. Непременно принялся бы учить тебя жизни; теперь же ты учишь жизни меня или, по крайней мере, напоминаешь мне о том, какой она должна быть.

Эти встречи в маленьких ресторанах Вест-Сайда и Ист-Вилледж, куда они иногда ездили на подземке, повторялись каждый понедельник. Габриэла полюбила их и с нетерпением ожидала своего выходного, чтобы отправиться куда-нибудь с профессором. Единственное, против чего она решительно восставала, это против того, чтобы он сам оплачивал все счета. Его пенсия вряд ли была достаточно большой, чтобы он мог позволить себе подобное расточительство. Но профессор Томас не только не слушал ее возражений, но даже, помня, как миссис Розенштейн сказала, что Габриэле следует побольше есть, заставлял ее заказывать (и съедать!) как можно больше всего. Изредка он делал ей шутливые выговоры зато, что она не встречается с молодыми людьми, однако его словам недоставало убедительности. Конечно, профессору нравилось проводить время с Габриэлой, и в глубине души он был рад тому, что у его юной собеседницы нет никаких поклонников.

— Тебе следует играть с детьми своего возраста, — ворчал он иногда, но Габриэла только смеялась в ответ.

— Их игры — слишком грубы и жестоки, — возражала она. — К тому же я все равно не знаю правил. Разговаривать с вами мне гораздо интереснее и приятнее.

— Тогда докажи мне это, — немедленно говорил в таких случаях профессор. — Напиши что-нибудь.

Он постоянно подталкивал и подбадривал ее, и ко Дню благодарения[3] у Габриэлы было уже две тетрадки коротких рассказов и стихов. Некоторые из них нравились даже самой Габриэле, хотя она не осмелилась признаться в этом профессору. Он же, читая их, хмыкал и говорил, что благодаря ее усидчивости и трудолюбию ее стиль на глазах становится все лучше и лучше. Несколько раз профессор заговаривал о том, что Габриэла должна отправить свои рассказы в какой-нибудь журнал или литературный альманах, но эти предложения все еще пугали ее. Она по-прежнему верила в себя и в свои силы гораздо меньше, чем он.

— Я еще не готова, — возражала она, прижимая свои тетрадки к груди с таким видом, словно боялась, что профессор может силой отнять их у нее и отправить в один из нью-йоркских журналов.

— Ты говоришь как какой-нибудь Пикассо! — рассердился в конце концов профессор. — Что значит «готова — не готова»? Были ли готовы Стейнбек, Хемингуэй, Диккенс, Шекспир, Джейн Остин? Они просто работали, делали свое дело и в конце концов добились успеха. Последнее дело — писать в стол, мечтая когда-нибудь создать один-единственный шедевр, который поразит мир. Писатель, который публикует свои произведения, ведет разговор с читателем — совсем как мы с тобой сейчас. Кстати, дорогая, ты собираешься съездить к родителям на День благодарения? — как всегда, неожиданно закончил он, в очередной раз застав Габриэлу врасплох.

— Я?.. Н-нет… — Габриэле не хотелось объяснять ему, что у нее нет никаких родителей и дома тоже нет. Профессор уже знал, что она выросла в монастыре, но Габриэла еще никогда не говорила ему — да и никому другому, что вот уже тринадцать лет не общается ни с кем из родителей. На данный момент единственным ее близким человеком был он — профессор Томас.

— Нет? — профессор проницательно взглянул на нее. — Что ж, я рад это слышать. Мне хотелось бы, чтобы ты встретила этот праздник с нами. Мадам Босличкова каждый год готовит замечательную индейку.

Он действительно был рад. Почему-то ему заранее казалось, что Габриэле некуда ехать.