Поднимаясь к себе, Габриэла думала только о том, что комната, которую теперь занял новый жилец, находится на третьем этаже. Слава богу, ей не придется делить с ним ванную комнату. Пока ванной на четвертом этаже пользовались только Габриэла и еще три женщины, и она искренне надеялась, что это продлится достаточно долго.
Уже на следующий день, уходя на работу, Габриэла столкнулась с новым жильцом в нижнем вестибюле. Стоя в дверях, он придерживал дверь для мадам Босличковой, которая входила с улицы с корзинкой зелени и несколькими пакетами. Заметив Габриэлу, он поднял голову и улыбнулся ей.
— Привет, — сказал он. — Меня зовут Стив Портер. Я ваш новый сосед по пансиону.
— Рада познакомиться, Стив, — машинально ответила Габриэла, с некоторым облегчением подумав о том, что новый жилец не выглядит ни красивым, ни даже особенно привлекательным. У Стива были густые черные волосы и темные глаза на смуглом гладком лице. Благодаря высокому росту он казался худым, но Габриэла сразу заметила, какие сильные у него плечи и шея. Одежда его была новой, опрятной, даже несколько щеголеватой, однако в его манере держаться было что-то такое, что Габриэле сразу не понравилось.
В чем, собственно, дело, Габриэла не поняла. Поразмыслив по дороге в кафе, она решила, что наглость или чрезмерная уверенность в себе, которая так резко отличала Стива от Джо, скорее всего и являлись главной причиной ее неожиданной антипатии к новому жильцу.
Примерно так она и объяснила ситуацию профессору Томасу, когда они в следующий раз сели играть в домино.
— Ну, ну, не надо быть такой занудой, — проворчал он. — По-моему, Стив — вполне приличный парень. Да, он неплохо выглядит, и, по-видимому, это ему известно. Так что с того, Габи? Это вовсе не значит, что он — непременно негодяй.
— И все равно он мне не нравится, — упрямо повторила Габриэла, и профессор покачал головой.
— Просто ты боишься, — сказал он. — Представь себе, что далеко не все молодые люди умирают или исчезают в неизвестном направлении в самый неподходящий момент. И вовсе не каждый из них — злодей, мечтающий как-то уязвить тебя. Дело не в Стиве Портере, а в твоих страхах.
В его словах, безусловно, был свой резон, но Габриэла покачала головой и перевела разговор на другое. Но, сколько бы она ни притворялась перед профессором и перед собой, что ее занимает только игра, обоим было ясно, что это не так. Что-то подсказывало профессору, Габриэла серьезно напугана. Но как тут быть, он не знал. Само присутствие в пансионе Стива Портера вызывало у Габриэлы беспричинный страх. Это было вполне объяснимо, учитывая, что большую часть взрослой жизни она провела в монастыре, но профессор отказывался считать это естественным.
— Пусть Стив тебя не тревожит, — сказал он, стараясь, чтобы его голос звучал как можно мягче и убедительнее. — Что волноваться зря? Возможно, ты сама нисколько его не интересуешь.
Услышав эти слова, Габриэла вздохнула с явным облегчением, и профессор порадовался про себя, что сумел найти верный ход. В глубине души он все равно рассчитывал, что в конце концов Стив Портер непременно обратит внимание на Габриэлу. Профессору он казался вполне порядочным молодым человеком, а Габриэле было бы очень полезно, если бы она кем-нибудь серьезно увлеклась. До сих пор она не обнаруживала никакого желания встречаться ни с одним мужчиной, кроме самого профессора Томаса. Это, конечно, льстило его тщеславию, однако вряд ли могло считаться нормальным для молодой женщины. Впрочем, профессор мудро полагал, что самое лучшее в данной ситуации положиться на естественный ход вещей и предоставить молодым людям возможность самим найти друг друга.
Но в последующие недели Габриэла, казалось, делала все возможное, чтобы избегать встреч со Стивом Портером. Когда же такие встречи все-таки случались, она держала себя с ним вызывающе-холодно, почти оскорбительно, что было для нее совершенно не характерно. Казалось, Габриэла приберегла для него самые надменные улыбки и самые ледяные взгляды. Впрочем, это замечали все, кроме самого Стива. Он постоянно пребывал в отличнейшем расположении духа, часто шутил, смеялся и оказывал множество мелких услуг всем обитателям пансиона. Так, в преддверии Рождества он на свои деньги купил настоящую живую елку и собственноручно установил ее в гостиной в ведре с сырым песком. Украшения — гирлянды, бусы, серебряные шары и игрушки — приобрел тоже сам он, поскольку мадам Босличкова никогда не тратилась на елки отчасти из соображений экономии, отчасти из боязни задеть религиозные чувства своих постояльцев-евреев.
Но против елки, установленной Стивом, никто не возражал. За исключением одной Габриэлы, остальные жильцы пансиона считали его милым молодым человеком и сочувствовали поискам работы, которым он посвящал все свое свободное время. Как сообщила Габриэле мадам Босличкова, Стив был высококвалифицированным специалистом по компьютерам. Каждое утро он отправлялся на собеседования в различные компании, к обеду возвращался и, переменив сорочку, снова уходил. Одевался он безупречно и выглядел одинаково элегантно что в костюме, что в спортивной куртке, и все обитатели пансиона втайне надеялись, что рано или поздно Стив понравится Габриэле. Им казалось, что было бы очень неплохо, если молодые люди подружатся. Но у Габриэлы имелось на этот счет другое мнение. И хотя Стив неизменно был с ней любезен и вежлив, она всем своим видом давала понять, что у нее нет никакого желания общаться с ним даже просто по-соседски.
На самом деле открытость и дружелюбие Стива даже раздражали ее. Что бы он ни сделал, она рассматривала каждый его шаг как попытку к сближению и молча злилась. Но Стив не совершал никаких явных бестактностей, и у Габриэлы не было ни малейшего повода дать ему достойную отповедь.
Незадолго до Рождества Стив купил несколько праздничных веночков, сплетенных из веточек остролиста и перевитых белыми и розовыми лентами, и развесил их на дверях постояльцев. Габриэла обнаружила этот сувенир, уходя на работу, и чуть не вскрикнула от раздражения и бессильной ярости. Она не хотела быть ничем ему обязанной, она хотела только одного — чтобы Стив оставил ее в покое. Первым ее побуждением было сорвать венок и выбросить его в мусорную корзину, но она понимала, что этот ее поступок будет выглядеть бестактным и грубым. Габриэла была вынуждена сохранить венок, однако это отнюдь не увеличило ее симпатии к новому постояльцу.
Всю дорогу до кафе она никак не могла успокоиться, так что даже мистер Баум заметил ее состояние. Габриэла так редко бывала в плохом настроении, что он не осмелился спросить, что случилось, и лишь шутливо заметил, что сегодня она, дескать, выглядит не то чтобы очень счастливой.
Впрочем, особого внимания он на это не обратил. До Рождества оставалась всего неделя, и близость праздников начинала влиять на людей не лучшим образом. Сам мистер Баум любил Рождество, однако ему было хорошо известно, что большинством американцев овладевает своего рода рождественский психоз. Самые приличные и сдержанные люди, задерганные множеством забот и беготней по магазинам, становились агрессивными или, наоборот, подавленными, многие переставали держать себя в руках.
Работы в кафе в эти предпраздничные дни было предостаточно. Количество посетителей заметно возросло, но это были не те завсегдатаи, которые в обычные дни чинно сидели за столиками и степенно переговаривались за чашкой чая с пирожными. Сейчас большинство посетителей были незнакомцы. Они забегали в кафе, торопливо проглатывали заказанное и стремительно исчезали. Многие приходили сюда покупать пряничные домики, которые миссис Баум пекла каждый год перед Рождеством. Домики у нее получались очень красивыми; несколько штук было выставлено в витрине, и одно это увеличивало число посетителей кафе чуть ли не вдвое.
Сегодняшний день тоже не был исключением. У прилавка постоянно толклось человек пять покупателей с детьми, которые выбирали себе самый красивый домик, и воздух в кафе то и дело оглашался их радостно-восхищенными голосами. В самом деле, пряничные домики выглядели чудесно. Их крыши были облиты глазурью или посыпаны, как снегом, сахарной пудрой, а сами домики были разукрашены цукатами, сухофруктами и шоколадом. В свободные минуты Габриэла тоже любила их рассматривать, размышляя о том, что в детстве у нее никогда не было ничего подобного. Рождество всегда означало для нее только дополнительные придирки и безжалостные побои, на которые Элоиза была особенно щедра в предпраздничные дни.
