Незоркофф склонила голову.

– Это приходит позднее, с опытом, – сдержанно заметила певица.

– Совершенно справедливо! И я заинтересовался карьерой этой молодой девушки, Бианки Капелли. Благодаря мне ее заметили. Но она не сумела воспользоваться этим. Она как-то глупо испортила себе карьеру. – Бреон пожал плечами.

– Как это? – спросила Бланш Эмери, дочь леди Растонбери, тоненькая, грациозная голубоглазая девушка двадцати четырех лет.

Француз вежливо повернулся к ней:

– Представьте себе, она скомпрометировала себя с подозрительным типом самого низкого пошиба. Его преследовал закон и потом осудили на смерть. Бианка Капелли умоляла меня тогда вмешаться и спасти ее любовника.

– И вы... вы помогли ей? – прерывающимся от волнения голосом спросила девушка.

– Я? Что я мог сделать? В чужой стране?..

– Но, очевидно, вы были известны там? – предположила Незоркофф.

– Допустим даже, что был известен, но не собирался злоупотреблять своим влиянием. Преступник не стоил этого. А что касается ее, то для нее я сделал все, что мог.

Он тонко улыбнулся каким-то своим мыслям, и молодая англичанка, заметив это, не могла не подумать, что он о чем-то умалчивает, рассказывая эту историю.

– Вы сделали все, что могли, – сказала Пола. – Это очень благородно с вашей стороны. Думаю, эта девушка была вам за это признательна?

– Парня казнили, – сказал француз, пожав плечами, – а девушка ушла в монастырь. Мир потерял такую певицу...

– Мы, русские, не так постоянны, – заметила Незоркофф.

Бланш Эмери заметила удивленное выражение на лице Коуэна. Он собирался что-то сказать, но Пола взглядом запретила ему это делать, и он повиновался.

На пороге главного входа появился дворецкий.

– Обед, – объявила леди Растонбери. – Мне очень жаль вас обоих, жаль, что вы сейчас вынуждены поститься, но зато потом я обещаю вам отличный ужин.

– Будем надеяться. – Пола усмехнулась.

Закончился первый акт «Тоски». Зрители зашевелились, начались обычные в таких случаях разговоры. Члены королевской семьи, сидевшие в первом ряду на трех бархатных креслах, казалось, были очень довольны. В зале тихо обменивались впечатлениями. Единогласно было решено, что Незоркофф еле-еле поддерживает свою великую репутацию, и лишь очень немногие в зале поняли, что именно тут певица показала все свое мастерство: она сберегала голос и силы, показав Тоску легкомысленной, фривольной, играющей в любовь, кокетливо ревнивой и требовательной. И хотя голос Бреона уже не имел прежней силы, тем не менее он дал великолепный набросок характера Скарпиа-циника, изредка проявляющегося в чертах повесы. Он всего лишь позволял угадывать его тонкое коварство. В последнем пассаже, когда Скарпиа задумчиво стоит, перебирая в памяти план, который поможет ему завоевать Тоску, Бреон показал замечательное мастерство. Но вот занавес снова поднялся над сценой в апартаментах Скарпиа. Второй акт.

На этот раз Незоркофф проявила весь свой талант: она предстала перед зрителями обезумевшей женщиной, игравшей свою роль с уверенностью безупречной актрисы. Об этом говорило все: ее легкий поклон Скарпиа, ее небрежная любезность с ним, ее веселые реплики. В этой сцене Пола играла глазами, только они одни говорили на ее бесстрастном, улыбающемся лице. Только взгляд выдавал ее истинные чувства. И вот сцена муки, крушения надежд Тоски, ее полная беспомощность, когда она бросается к ногам Скарпиа, отдаваясь на его милость. Старый лорд Лекомер, знаток музыки, сделал в этом месте одобрительный жест, а иностранный посол, его сосед, прошептал:

– Сегодня актриса превзошла себя! Я еще никогда не видел ее такой на сцене!

И Лекомер не мог не согласиться с ним.

А Скарпиа тем временем назвал свою цену. Тоска в ужасе бежит к окну. Затем слышится отдаленный звук барабанов, и героиня бросается на диван, пряча лицо в подушки. Склонившись над ней, Скарпиа описывает ей детали приготовлений: уже ставят виселицу... Затем тишина, глухая, изредка прерывающаяся грохотом барабанов.

Голова Тоски свешивается с дивана и почти касается пола. В резком контрасте со страстью, бушующей в сердце, и болью последних двадцати минут поднимается ее голос, все выше, выше, – голос прозрачный и чистый, голос, как она только что говорила Коуэну, ребенка из хора или ангела.

«Висси д’Арт»...

Голос ребенка, полный невинности и удивления. Затем она снова умоляет его на коленях – так длится до прихода Сполетты. Тоска в изнеможении соглашается, и Скарпиа произносит роковые двусмысленные слова. Сполетта выходит. Наконец – драматический момент, когда Тоска, поднимая дрожащей рукой бокал с вином, видит на столе нож, хватает его и прячет за спину.

Бреон встает – великолепный, пылающий страстью:

– Тоска, финалементе миа! [2]

Быстрый как молния удар кинжала – и переходящие в свистящий шепот слова мести Тоски.

Незоркофф превзошла себя. Произнесено-пропето последнее проклятие, и затем удивительно спокойный голос наполнил театр:

– Ор льи пердоно.

Это была нежная песня смерти, конца земного существования. Героиня пела над телом любимого, ставила вокруг свечи, положив на грудь распятие. Последняя задержка на пороге, взгляд назад, бой барабанов, падение занавеса...

На этот раз зрители, полные энтузиазма, аплодировали, но длился экстаз недолго. Кто-то выбежал из-за кулис, что-то сказал на ухо лорду Растонбери, и тот сделал знак сэру Дональду Калторпу, известному медику. Новость распространилась мгновенно. Произошел несчастный случай: тяжело ранили Бреона, он получил удар кинжалом – Незоркофф совсем потеряла голову, настолько перевоплотилась в свою роль, что вонзила оружие в своего партнера.

Лорд Лекомер, разговаривавший со своим соседом, послом, почувствовал прикосновение руки к своему плечу и обернулся. Это была Бланш Эмери.

– Это не несчастный случай, – сказала девушка. – Я уверена. Вы слышали перед обедом рассказ о молодой певице? Та самая Бианка Капелли и есть Пола Незоркофф. Когда она объявила, что она русская, я видела, как удивился Коуэн.

– Дорогая моя Бланш, что вы выдумываете? – спросил лорд Лекомер.

– Я просто уверена в этом! На столе в ее комнате лежит открытый журнал, где помещена фотография мистера Бреона в его деревенском доме. Певица устроила и болезнь бедняги итальянца.

– Но зачем? – вскричал лорд Лекомер. – Зачем? С какой целью?

– Разве это так уж трудно понять? Вспомните историю Тоски! Он хотел завладеть ею там, в Италии, но она оставалась верной своему любимому. Того осудили на смерть, она умоляла Бреона о помощи, и он обещал, но так ничего и не сделал. И она отомстила. Разве вы не слышали, как прозвучало: «Я Тоска!» И я видела по лицу Бреона, что он узнал ее в этот момент.

Пола Незоркофф неподвижно сидела в артистической уборной, закутавшись в свое горностаевое манто. В дверь постучали.

– Войдите.

Появилась заплаканная Элиз:

– Мадам, мадам, он умер! И...

– Да?

– Не знаю, как вам сказать, мадам... Там двое полицейских хотят поговорить с вами.

– Я готова, – просто сказала Пола Незоркофф, вставая. Она расстегнула и сняла с шеи жемчужное колье, вложив его в руку, машинально протянутую горничной. – Это вам, Элиз. Вы верно служили мне, а там, куда я отправляюсь, оно мне не понадобится. Я никогда уже не спою Тоску.

В дверях она на мгновение остановилась и бросила прощальный взгляд через плечо, чтобы запечатлеть в памяти и этот волнующий запах кулис, и эту уборную – святая святых артиста, олицетворявшую собой тридцать лет ее блистательной карьеры и ее последнюю ступень. Закрыв на мгновение глаза, она прошептала последние слова другой оперы:

– Э финита ля комедиа! [3]