Уф! Красота! Мы еще посидели у дырки на ящиках и помечтали, как будет хорошо утром пойти к прудам. Удочек у нас, конечно, не было, но Серый считал, что если попросить, то кто-нибудь из тамошних рыбаков обязательно даст свою запасную удочку. Я был с ним согласен — не может же рыбак другого рыбака не понять, если тот оказался временно в затруднительном положении! Значит, завтра…

А завтра мы проспали.

Свадебный автобус

Наш корпус — пятиэтажный. Потому что он старый. Еще до войны построен. Тут даже бомбоубежище есть, но нас туда не пускают. Юрка говорит, что там хранят трупы, которым не хватило места в морге. Они там лежат прям так, и никто их не хоронит, потому что это секретные трупы. У нас больница секретная. Но мы немножко сомневаемся: откуда бы Юрке знать про трупы, если они секретные, а он из Новоклязьминска?

Но дверь там все равно всегда закрыта, так что спускаться вниз неинтересно. Тем более что там всегда воняет пол-литровая банка из-под огурцов, полная окурками. И никто не видел, чтоб там хоть кто-нибудь курил.

Баба Настя другим нянечкам рассказывала, когда они завтрак развозили, что Андрей Юрьич даже налеты делал, чтоб курильщиков захватить. Я представил себе, как Андрей Юрьич делает налет — он толстый, высокий и говорит громким голосом. Я бы на месте курильщиков спрятался хоть среди трупов в бомбоубежище.

Но самое интересное — наверху. То есть не на самом верху — туда тоже не пускают, там бухгалтерия и прочие неинтересные вещи, — а на четвертом этаже. Потому что там есть дверь, за ней такая смешная лестница в три ступеньки, а дальше переход в новый корпус.

Вот в этот-то переход нас и тянуло как магнитом.

Потому что все окна нашего корпуса выходят во двор. А что может быть интересного в больничном дворе? «Скорая» приедет — уже событие, а если баллоны с кислородом грузят — вся палата на подоконнике висит. Потому что, если баллон уронить, он ка-а-а-ак!.. Интересно же.

Но это все утром и днем. А утром и днем у нас дел нет, только если ничего интересного не происходит. А если показывают «Приключения Маши и Вити» по телевизору или Толик вот-вот поставит Серому мат — так нас тут же начинают лечить. Перевязки, капельницы… Другого времени нельзя найти, что ли!

А окна в переходе выходят на улицу. На настоящую улицу по ту строну забора. По ней ездят машины, и если стоять, прижавшись лбом к холодному стеклу, и пристально смотреть на машины, то можно немножко забыть, что ты в больнице.

И представить, что если папа с мамой решат купить не эту дурацкую стенку, а настоящий «запорожец», то будущим летом — кто знает! — может быть, мы поедем к бабушке под Ярославль. Или даже в Крым — на машине это раз-два и там, не то что в поезде!

Но долго так не простоишь — стекло холоднющее, а Лина Петровна или Катя Васильевна вмиг все узнают: положат руку на лоб — и готово: «Опять по корпусу бегал? Ну сколько раз повторять, что…»

Чего бы они понимали! Они же каждый день на метро ездят и на автобусах ездят, а Катя Васильевна — еще и на электричке ездит в свой Подольск…

Поэтому в переход лучше хоть с кем-нибудь. Но просто так с кем-нибудь не пойдешь, нужен кто-нибудь понимающий. Я люблю с Серым ходить. Или с Толиком. Пашка не может пока, хоть он тоже понимающий, — у нас сил не хватает коляску на ступеньки затащить.

Но Андрей Юрьич обещал, что еще две недельки — и «будем бегать, молодой человек. Как джигит, скакать будем. Любишь скакать, а? Любишь, знаю, сейчас мы еще вот здесь подправим…»

Но это потом. А пока мы ходим с Серым. Или с Толиком. И когда лоб совсем замерзает, мы начинаем играть в «угадай машины». Не в смысле марки угадывать — это для первоклашек, а в смысле — кто, куда и зачем едет.

Вон проехал ЗИЛ с песком. На стройку, понятное дело. А вон в той новенькой красной «копейке» наверняка сидит какой-нибудь спекулянт и мошенник. И мы считаем секунды, ожидая, пока проедет милиция и, еще лучше, черная «Волга». В черных «Волгах» ездят самые лучшие милиционеры из МУРа, это мы знаем. И мы ждем, когда же они сядут негодяю на хвост…

Но была у нас и особая загадка.

Автобус.

Это был очень красивый новенький «Икарус», весь украшенный огоньками и с зашторенными окнами. Он проезжал каждый вечер — сначала туда, а потом обратно — и всегда только один раз.

Первым его увидел Толик.

— Ух ты! — сказал он.

— Ух ты! — сказал я.

Мы посмотрели, как автобус пронесся по улице и скрылся за домами.

— Ничего себе! — сказал Толик.

— Да уж! — сказал я.

Мы еще постояли, и автобус проехал обратно. Огоньки теперь были потушены, кроме одной гирлянды по краю крыши.

— Интересно, чего это за автобус? — сказал Толик.

Но мы не знали. Потом и Серый автобус видел. И он тоже не знал.

И мы так ходили, смотрели и не знали. А потом Толик сказал:

— Я догадался! Это свадебный автобус!

Я был поражен. Как я мог не догадаться! Это же так просто — свадебный автобус! Когда хоронили бабу Веру, мамину тетю, я ездил на похоронительном автобусе. Он был маленький и весь украшен черными ленточками. На свадебном автобусе я не ездил ни разу, но он должен быть, по всем представлениям, как раз большим и с огоньками. Потому что на свадьбу приходит, конечно, больше людей, чем на похороны.

Так мы стали смотреть на свадебный автобус. Он нас ни разу не подвел. Он ездил в понедельник, вторник, среду, четверг и пятницу, а в субботу он ездил целых четыре раза — два раза туда и два раза обратно. Только в воскресенье он не ездил.

Мы смотрели, но не угадывали, кто там поехал. И так понятно — жених и невеста, родственники, мамы, папы… Гораздо веселее было угадывать, чего они там сейчас делают. Серый уже был на свадьбе у своей старшей сестры, а Толик — даже на двух свадьбах у своих теток, так что они знали, что на свадьбах все поют. И мы угадывали, что поют сейчас в нашем свадебном автобусе. Толик всегда стоял за «Хазбулата», а мне представлялось, что иногда там поют что-нибудь более интересное — песню про мгновения из Штирлица, например…

А потом я выписался, и мама сказала, что у нас теперь живет моя двоюродная сестра Людка из Минска, которая поет в хоре. И мы пошли ее встречать у метро из хора. И тогда приехал большой новый «Икарус», весь украшенный разноцветными огоньками, с плотно зашторенными окнами, а оттуда высыпали эти хорские девчонки.

Из нашего свадебного автобуса!

Я был раздавлен.

Когда мы ехали на метро обратно, я тихонько спросил у Людки, чего они там делали в автобусе. И она сказала, что они просто ехали. А я спросил, может, они чего-нибудь еще пели, если они из хора? А она сказала, что они пели там песни из Штирлица.

Так что я все-таки немножко победил.

Изумрудная рыбка

Пропала зеленка. И во всем виноват Серый. То есть он, конечно, не виноват. Но все равно. Кто дал зеленку Юрке? Серый и дал.

И сказать ему ничего нельзя. Потому что он посмотрит только — а как не дать, если человек серьезно просит? — и все. Я бы сам дал, и это самое обидное.

И Юрке тоже вмазать нельзя. Потому что он тоже не виноват. Он дурак просто. Оставил зеленку на тумбочке, прямо так, на виду, а Лине Петровне как раз приспичило зайти спросить про эту дурацкую температуру. Кто в больнице температуру меряет, я вас спрашиваю? Только тот, кому от градусника не уйти. Вон Шурик из четвертой палаты меряет, потому что бабушка рядом. А так — все равно ведь в больнице лежишь, вылечат, если надо. Еще им температуру мерить!

Вот так оно и случилось. Лина Петровна зеленку увидела — цап! — и в карман. Потому что медикамент. Не положено.

А нам что делать? Без зеленки — все, капец. Без зеленки над нами весь пятый этаж ржать будет. Потому что бесцветная рыбка — это позор. Это даже хуже, чем вообще не красить. Лучше бы, как малыши какие, сплели из «сырой» капельницы…