Молодая женщина жестом предложила ему войти. На полу лежал вытертый персидский ковер. С правой стороны стояла пара стульев, обшитых материей, с высокими спинками. Напротив них разместилась обитая бархатом софа. Вдоль противоположной стены располагался стеклянный шкаф, в который был помещен замечательный манекен с доспехами самурая начала XVII века. Рядом находился французский секретер, и каждый, кто садился на стул за столом секретера, мог видеть беспрепятственно этого самурая.

Оставшись один, Нанги огляделся вокруг. Это, без сомнения, была комната организованного, эрудированного ученого, который продумывал роль каждого элемента в жизни.

— Я вижу по вашей карточке, что вы изменили свою профессию.

Нанги вздрогнул, услышав мягкий женский голос, звучавший слева от него. Он повернулся.

— Простите?

— И не к лучшему, я могла бы добавить.

Он наклонился вперед, его лоб покрылся морщинами от напряжения мысли. Он знал этот голос, но был уверен, что не слышал его довольно долгое время.

— Итак, чего вы ждете? — продолжал женский голос. — Я приготовлю чай.

Нанги прохромал к стульям с высокими спинками. Когда он обогнул их, то заметил, что на том стуле, который был ближе к нему, сидела маленькая, аристократически выглядевшая женщина с бледной, просвечивающей кожей, плоскими скулами и черными жгучими продолговатыми глазами. Только потому, что он знал ее, он мог определить, что ей только что перевалило за семьдесят.

— Кисоко! — воскликнул он, не в силах скрыть удивления. — Я мог представить любого, но не вас, на этом месте.

— Я обнаружила, что часто реальный мир может быть удивительно похож на изображенный в «Алисе в Стране чудес»! — Послышался шелест тяжелой шелковой парчи, когда она сделала движение рукой и широкий рукав кимоно скользнул по ее фарфоровой коже. На груди и верхних частях рукавов кимоно художник рассыпал розовые, белые и коралловые цветы вишни, сорванные синим ветром.

Кисоко сохранила все очарование, которым она обладала много лет тому назад. Нанги был снова пронзен с ног до головы вспыхнувшим в нем желанием, как это было, когда он впервые увидел се десятки лет назад. Как он хотел бы узнать ее в великолепии се юности. Рот с полными губами бантиком, таивший скрытые обещания, простодушные глаза, в которых затаился огонь, точность и сдержанность движений, говорящие явно об изяществе и уме, — все это оставалось таким же, как он помнил. Но конечная привлекательность ее слегка асимметричного лица была в ее едва уловимом намеке на терпимость, снисхождение и благословение.

Часто Нанги, ворочаясь с боку на бок в лучах утреннего света, падающего на него через прозрачные занавески, представлял ее себе в виде католической монашки. Эта его тайная фантазия прошедших лет была для него запретной, но невыразимо прекрасной.

— Кисоко, — сказал он теперь, его голова все еще была полна воспоминаний, — я слышал, что пропал Микио Оками. Ты что-нибудь знаешь об этом?

Пламенные черные глаза взглянули на него.

— У меня нет никаких сведений о брате, — ответила она сухо. — Сейчас, если ты подождешь, я приготовлю чай.

Он сел на стул слева от нее и зачарованно смотрел, как она готовила зеленый чай. Когда они выпили по первой чашке, Кисоко произнесла:

— Я не знаю, жив мой брат или нет, известно только то, что его враги выступили против него. Что произойдет дальше, я не могу сказать.

Она отставила свою чашку, положила указательный палец на визитную карточку, которую дала ей молодая женщина, и подвинула ее к нему через полированный стол черного дерева.

Не снимая с нее пальца, она обратилась к Нанги.

— Ты пришел под другим именем. Скажи мне, Нанги-сан, что я должна думать об этом?

— Я не знал, чей это дом, Кисоко. Ты знаешь мои приемы. Мое собственное имя слишком хорошо известно, и мне бывает в некоторых случаях трудно добиться правды.

Кисоко молча смотрела на него некоторое время. Нанги слышал тяжелый ход бронзовых с позолотой часов, скрип деревянных балок над их головами. Но с улицы через стены библиотеки не проникал ни один звук. Остальной мир как бы не существовал. Только здесь, между ними, продолжалась жизнь.

— А какую правду ты ожидал найти здесь под именем Сейдзо Абе?

С тех пор, как Нанги узнал Кисоко, он все время спрашивал себя, почему Сэйко приходит в дом сестры Микио Оками. Возможно, он ошибался, подозревая Сэйко, возможно, ее связь с вьетнамцем сомнительной репутации была случайным следствием предательства Винсента Тиня и последовавшего убийства. Во всяком случае, учитывая их общее прошлое, он не мог подозревать Кисоко в двуличии.

— Я пришел сюда сегодня, беспокоясь о своей служащей Сэйко Ито, — сказал он наконец. — Должен признаться, к своему стыду, что я следил за ней вчера вечером. Она неспокойна и, возможно, попала в беду. Я хотел только помочь ей, если смогу.

— Не посвящая ее в это?

— Боюсь, что она неправильно прореагирует, если я это сделаю.

— Понятно. — Палец Кисоко продолжал постукивать по визитной карточке, как если бы она имела вес и значение. Нанги видел, что в ее голове происходит борьба.

— Кисоко, я должен заверить тебя, что мое беспокойство о Сэйко самое искреннее.

Кисоко кивнула.

— Она стала важным лицом в моем учреждении. Сейчас возникла возможность послать ее в Сайгон, чтобы она руководила моими делами там. Ты понимаешь, почему я должен быть совершенно уверен, что могу положиться на нее.

Кисоко рассмеялась.

— С моей точки зрения, это прекрасная новость, Нанги-сан. — Она вздохнула. — Она приходит сюда, потому что полагает, что помогает мне, и это так и есть. А я также помогаю ей. Она талантлива, у нее доброе сердце, Нанги-сан, но я боюсь, что часто ее сердце подводит ее.

— Так что ты взяла ее под свое крыло?

Где-то в доме зазвонил телефон. Кисоко не шевельнулась, и через мгновение телефон перестал звонить.

— Неофициально, — заявила Кисоко. — Сэйко не потерпела иного. — Она пожала плечами. — Полагаю, что она привыкла к своему одиночеству, к тому, чтобы ее жизнь была скрыта от других. — Она грустно улыбнулась. — В этом отношении она мало чем отличается от всех нас, не так ли, Нанги-сан? — Кисоко покачала головой. — Лучшее, что я могу сделать, это достичь с ней соглашения: она сообщает мне стратегию инвестиций, а я даю ей любую эмоциональную поддержку, которую она готова принять. — Кисоко одарила его легкой, умоляющей улыбкой. — Видишь ли, у нее нет семьи. Ей не к кому обратиться, кроме меня. — Она пожала плечами. — Я полагаю, что это честная и полезная сделка. — Она вскинула голову. — Успокоила я тебя?

Нанги кивнул.

— Правда оказалась совсем иной, чем я ожидал. Честно говоря, я успокоился.

— Хорошо. Я думаю, Сэйко расцветет, осознав свою ответственность. Сайгон — это прекрасно для нее.

— Тогда вопрос решен.

Двери в библиотеку открылись. Повернувшись, Нанги увидел широкоплечего мужчину в инвалидной коляске. Его мускулистые грудь, плечи и руки были обтянуты спортивной рубашкой. Он посмотрел на Нанги мягкими коричневыми глазами. Было что-то невысказанное, пожалуй, печальное в его длинном, красивом лице, выдававшем склонность к размышлениям и самоанализу.

— Звонят тебе, — сказал он Кисоко глубоким, хорошо поставленным голосом.

Кисоко обратилась к Нанги:

— Тандзан Нанги, познакомьтесь с моим сыном Кеном.

Кен изучал взглядом трость Нанги, как если бы она была написанным предложением, которое следовало разобрать по частям. Внезапно он наклонил голову.

— Сын? — вздернул голову Нанги. — Я никогда не знал, что у тебя есть сын.

Кисоко улыбнулась, и ему показалось, что он слышат, как лед тает в холодильнике на кухне.

— Кен не был со мной, когда мы... знали друг друга. Он был в школе. Я не видела причины говорить о нем.

«Конечно, она права. Он имел дело с ней, а не с ее семьей».

Она поднялась, зашуршав кимоно, погладила его по руке.

— Я должна ответить на этот звонок. Это недолго.