Нанги кивнул. Да, эта характеристика полностью отвечает характеру Кисоко.

— Мне лучше спуститься в библиотеку. Думаю, что она удивляется, куда я пропал.

Он посмотрел на Кена с жалостью, несмотря на свое решение глубоко захоронить в себе это чувство.

— Спасибо за информацию, — сказал он ему. — Я сделаю все, что смогу, чтобы помочь Сэйко.

Кен кивнул, не проронив ни слова. Он смотрел на катана, который лежал поперек его ног. Возможно, он уже забыл, что Нанги все еще был здесь.

Нанги покинул его погруженным в мечты среди массы бесполезного оружия.

Вернувшись в библиотеку, Кисоко ждала его покорно, как жена.

— Кен уважает тебя. Он редко допускает кого-либо посмотреть его додзе. Это его личная комната. Даже я очень редко бываю там.

— Мне жаль его.

— О! — Она быстро отвернулась от него, стала переставлять чашки с уже холодным чаем. — Он хорошо адаптировался к своей неполноценности. Ты лучше всех можешь оценить его мужество.

— Да. — Он немного помолчал, но у нее, видимо, не было сил продолжать. Ему внезапно стало жаль ее. Как и Сэйко, ее сбили с пути, требуя стать тем, чем она не могла быть. Она, вероятно, хотела бы иметь физически полноценного ребенка, даже если бы он был эмоционально ущербен. В сердце человека всегда живет надежда на перемену к лучшему.

Кисоко стояла очень близко к нему и шептала:

— Я скучала по тебе. Мое сердце хочет... — Она посмотрела в сторону, потом продолжила. — Но я не должна снова унижаться. Достаточно прошлых страданий.

— Кисоко...

Она подняла руку, как бы отталкивая его, но, когда его пальцы обхватили ее плечи, он почувствовал, как она приникла к нему, не давая ему возможности оттолкнуть ее. Она хотела выйти замуж, а этого он не мог ей дать. Она стремилась к замужеству всем своим сердцем, но для него это было невозможно. Он принадлежал к тому редкому типу людей, которые предпочитают суровую тишину и полный покой одиночества. Его жизнь была достаточно сложной и без того, чтобы в нее на постоянной основе вошла женщина.

Но бывали моменты, как, например, сейчас, когда он глубоко сожалел, что избрал себе такой путь в жизни.

— Если я причинил тебе боль, то, поверь мне, я причинил боль и самому себе.

Она тихо плакала, слезы медленно стекала с уголков се глаз.

— Почему я должна оплакивать тебя? — прошептала она. Она замотала головой. — Нет не тебя и не себя, а любовь. Только любовь.

Однажды в юности ей нанесли серьезную травму. Это он знал по отрывкам их разговоров после того, как они занимались любовью, по некоторым интимным ситуациям. У него не было сомнения, что эта травма навсегда оставила в ней глубокую рану.

Нанги подумал, что она ведет себя чрезвычайно смело, пытаясь снова пробудить любовь, после того как уже один раз они потерпели фиаско и с тех пор прошло так много лет. То, что он тогда нанес ей удар в самое уязвимое место, было непростительно. Но он слишком любил ее, чтобы не сказать правду сразу, когда понял ее. Стремясь уменьшить боль, которую он ей причинял, он стал с ней холоден, что лишь усилило ее несчастье. В то время он считал, что быстрый разрыв является самым лучшим выходом. Только позднее Нанги стал сожалеть о своем решении, когда она перестала с ним разговаривать, а на людях отворачивалась в сторону.

— Ах, Кисоко, как я люблю тебя, — сказал он, прижимаясь щекой к ее щеке. — Но как быстро эта любовь превратится в горечь и чувство обиды, если мы поженимся. Я не могу допустить, чтобы решения принимались за меня кем-либо еще.

Она подняла руку и стала пальцами ласкать его затылок.

— Как одиноко, должно быть, тебе в жизни. — Прижавшись еще теснее, она добавила: — Нам обоим.

— Если бы я уступил тебе, даже то, что у нас когда-то было, было бы разрушено. Сейчас, по крайней мере, у нас остались воспоминания.

Она закрыла глаза.

— Я хотела услышать это от тебя много лет тому назад.

— Да. — Это было все, что он смог сказать. Она опустила руки, оттолкнулась от него, как бы желая показать, что может стоять самостоятельно. Она вытерла слезы пальцами.

— Не странно ли, каким слепым делается человек, когда плачет.

Кисоко молча провела его обратно в прихожую вишневого дерева. Его беспокоила сохраняющаяся напряженность между ними. Захваченный эмоциональным вихрем, он раздумывал, находится ли он в безопасности в защищенной гавани или же его поглотит белая вода.

Нанги снова поразила удивительная тишина дома, защита от внешнего мира, которую создавали его стены. Он задумывался о том, мог ли Оками быть здесь, но надеялся, что его нет. Враги могли ожидать появления здесь Оками, и Нанги не мог избавиться от мысли, что Кисоко находится в опасности. Он успокаивал себя тем, что она всегда была в стороне от мира, в котором жил и действовал ее брат, и не видел основательных причин, почему бы теперь их отношения стали другими.

Постепенно он начал чувствовать внутри себя боль, как если бы где-то порвалась мышца или лопнуло сухожилие. Эта боль, почти, но не совсем физическая, вызвала в нем желание выпить горячего, обжигающего чая, съесть палочками немного клейкого риса, почитать легкий журнал, чтобы отвлечь свой мозг от неприятных впечатлений визита.

— Мое любопытство свело нас снова вместе, — сказал он, когда они вернулись в фойе. — Я считаю, что это не случайно.

Кисоко повернула к нему свое задумчивое лицо.

— Ты живешь все еще в том же доме?

— Да.

— Я помню сад позади дома. Ты еще находишь удовольствие в подрезании своего клена шишигашира?

— Боюсь, что это моя постоянная страсть. — Ее сверкающие глаза поймали его взгляд.

— Здесь есть один клен, который я посадила пять лет тому назад. Он отчаянно нуждается в твоем внимании.

— Извините, но его здесь нет.

— Где он тогда?

— Извините, пожалуйста, кто, вы сказали, звонит?

— Кроукер. Лью Кроукер. Звонит из Соединенных Штатов и спрашивает Николаса Линнера.

Тишина. Затем формальный голос, с металлическим призвуком от электроники и расстояния, произнес:

— Можете вы оставить послание для Линнера-сан?

— Мне нужно поговорить с ним сейчас, черт побери! Это важно!

— Я могу принять ваше послание, пожалуйста. Кроукер прижал кончики пальцев ко лбу. Он дал себе обещание, что не будет выходить из себя. Но эти проклятые японцы и их символическая формалистика может взбесить любого, кто хочет сделать что-либо сразу.

— Мне нужно, — проговорил он медленно и отчетливо, — поговорить с кем-либо, кто может помочь мне.

— Минутку, пожалуйста.

Он разглядывал экземпляр вчерашней «Вашингтон пост», который нашел перед дверью, с фотографией Харли Гаунта на первой странице. Покойный Харли Гаунт. Бедный подонок. Кроукер никогда не встречался с этим человеком, но вспоминал о той нежности, с которой отзывался о нем Николас.

Он посмотрел на свои часы. Какое сейчас там время? Начало четвертого пополудни.

— Да? Мистер Кроукер, могу ли я помочь вам?

— Я искренне надеюсь на это, — заявил Кроукер. — Я друг Николаса Линнера. Можете вы сказать мне, где он? Мне надо поговорить с ним. Это срочно.

— Боюсь, что это невозможно.

— А кто вы?

— Меня зовут Сэйко Ито. Я — помощница Линнера-сан.

— И вы не можете соединить меня с ним? Вы знаете, кто я?

— Да, мистер Кроукер, я знаю. — Наступила пауза. — Дело в том, что никто не знает, где он находится в данный момент. Мы все очень обеспокоены.

Кроукер промолвил с легким вздохом:

— Боже! А что Нанги? Могу я поговорить с Тандзаном Нанги?

— Боюсь, что Нанги-сан проводит заседание. Он отдал строгий приказ, чтобы его не беспокоили. Могу я узнать номер вашего телефона, чтобы...

— Не беспокойтесь, — отпарировал Кроукер. Он взглянул вверх. Маргарита стояла у гостиничного окна, ее тело покрывали полоски тени от жалюзи и проникающего через них уличного света натриевых фонарей. Комната была наполнена расширяющимися пучками света, подобными лунным дорожкам на воде. — Передайте, пожалуйста, для Нанги следующее послание. Скажите ему, что Лью Кроукер находится на пути в Токио. Я буду завтра в четыре часа дня и хотел бы встретиться с ним, как только смогу выбраться из Нарита. Вы меня поняли?