— В любом другом обществе это могло бы быть правильным, — согласился Оками. — Но якудза — это закрытая книга. Более старые люди страдают артритом мышления. Они видят прошлое, как будущее. В то время как я вижу будущее, как настоящее. — Он поднял руку и быстро почесался. — Я полагаю, что вы и я похожи друг на друга в этом отношении, Линнер-сан.

Полковник открыл, глава, слегка наклонил голову к Оками.

— Очень любезно с вашей стороны говорить так, Оками-сан.

Оками улыбнулся про себя. «Любезно», когда на самом деле он имел ввиду «мудро».

— Но мы похожи и в другом отношении. Мы оба люди чести. По своему опыту я знаю, что это качество является редким среди представителей Запада, и его надо высоко ценить.

— Слово и дело, Оками-сан.

— Совершенно верно.

«Итак, он знает», — подумал Оками, чувствуя, как быстрее забилось его сердце. В Японии слова почти ничего не значат. Имеют значение только дела, и больше ничего.

— Я понимаю, что вы должны были чувствовать, когда Кисоко настаивала на нашей встрече, — полковник помолчал, чтобы придать своим словам больший эффект, — особенно, принимая во внимание мое положение в оккупационной штаб-квартире.

— Вы пользуетесь расположением Дугласа Макартура.

— Особенно если учесть, какие чувства ко мне испытывает ваша сестра.

Оками с трудом удержался от смеха. Как ему нравилась манера, в которой этот человек вел разговор! Его приводило также в изумление, что он испытывал большое удовольствие, находясь в компании полковника. Два месяца назад даже мысль об этом привела бы его в плохое настроение. Он был рад, что обладает способностью смиряться с переменами как в себе самом, так и в других.

— У вас были все основания возненавидеть меня тотчас, как только увидели, — сказал полковник. — И, наверное, так оно и было. Бог свидетель, я не мог винить вас за это.

Оками промолчал. Подобно опытному игроку в шахматы, он обдумывал, какие следующие шаги может сделать полковник.

— Но теперь мы достигли определенного взаимопонимания. Мы знаем, что каждый из нас хочет получить от другого, и поэтому мы научились уважать друг друга. Ты мне, я тебе, Оками-сан. Это движущая сила любых удачных и долговременных отношений.

— Между якудза и военными Соединенных Штатов. Вы не находите, что в этом альянсе есть что-то ироническое?

Легкая улыбка проскользнула по загорелому лицу полковника.

— Послушайте, Оками-сан, я считаю, что человеческая раса обладает неограниченной способностью оправдывать ужасные события, невообразимые действия, безнравственные союзы. Человеку нужно лишь определить для себя предельную черту, за которую он не может переступить никогда, и он не должен даже пытаться сделать это.

Оками пристально смотрел в сияющие голубые глаза.

— Что касается меня, — сказал он, — я связан кодом чести, не менее строгим, чем бушидо, код самурая. Все, что ни противоречит этому коду, допустимо.

Полковник рассмеялся.

— Вы говорите прямо как сицилиец.

Наконец Оками разрешил себе улыбнуться.

— Итак, мы возвращаемся к делу Джона Леонарда, известного так же, как Джонни Леонфорте.

— И, по-видимому, к вашему любимому omerta, — полковник поднял палец. — Этот человек — Леонфорте — занимается торговлей любым, какой только можно представить себе, контрабандным товаром: не только тем, который принадлежит армии США, но и русским оружием, лекарствами, различными наркотиками. Проблема в том, что ни один человек из его команды, с которым мы имели дело, не хочет говорить.

Оками кивнул.

— Даже кобун якудзы. Он пользовался услугами пехотных солдат, недовольных нашим сотрудничеством с оккупантами, для хранения и рассылки своего контрабандного товара. Непостижимо, но и они не хотели выдать его. Но у меня есть одно имя — Леон Ваксман. Его имя — это все, что мне известно о нем. Я не смог узнать ничего больше. Очевидно, он находится под покровительством.

— Леонфорте?

Оками пожал плечами. Полковник вздохнул, закрыл глаза.

— Кому-то, — сказал он, — надо поговорить с Джонни Леонфорте.

Говоря по правде, во всей этой ситуации Оками больше всего беспокоил тот факт, что уличные якудза предают свои клятвы, отдавая себя под власть итеки, варвара, чужестранца. Какой удивительной силой должен был обладать Леонфорте, чтобы подчинить своей воле членов японского уголовного мира?

Это был главный вопрос, который беспокоил Оками, когда он шел на встречу с капитаном военной полиции американской армии. Конечно, полковник был слишком известной фигурой, чтобы сделать что-то большее, чем нанести Леонфорте официальный визит. Оба они пришли к заключению, что это скорее создало бы новые проблемы, чем помогло решить уже имеющиеся. Кроме того, в альянсе между Оками и полковником очень важным было то, что никто вообще не мог бы и предположить его существование. Столкнув Леонфорте с другим уголовным типом, можно было добиться от него такой информации, какую он, даже под угрозой смерти, не разгласил бы человеку, занимающему положение полковника.

Капитан Джонатан Леонард проводил большую часть свободного времени в маленькой, забитой вещами квартирке женщины, с которой он делил и кровать. Ее звали Фэйс Сохилл. У нее была тонкая талия и умные глаза. Она обладала ногами натурщицы и знала, как демонстрировать их. Числясь медсестрой в армии США, она не ходила на дежурства, а присматривала за генералом, у которого была хроническая язва желудка и который домогался ее с усердием религиозного фанатика.

Зная сицилийцев как, возможно, никто другой, Оками сомневался, что Леонфорте посвящал любовницу в свои деловые операции. Но, с другой стороны, он проделывал свои фантастические операции из ее квартиры, так что где-то должны были сойтись бизнес и удовольствие.

Все это пронеслось в мыслях Оками, когда он стоял перед открытой дверью в загроможденную квартиру Фэйс Сохилл. Она отправлялась к своему генералу и нагнулась к Леонфорте, чтобы поцеловать его на прощание. Когда она проходила мимо, Оками почувствовал исходивший от нее запах сандалового дерева. Одарив его широкой улыбкой, открывшей ряд белых зубов, Фэйс застучала каблучками по лестнице.

— Микио Оками?

— Хай, — Оками слегка поклонился, отметив боковым зрением, что Леонфорте не ответил на поклон. Он уже привык к такому обращению победителей. Вся личная злоба испарилась из него после войны, которую он ненавидел и против которой он боролся. И в конце концов, он вступил в армию потому, что был патриотом и любил свою страну, даже когда она принимала недальновидные решения. Но он не совершил военных преступлений и был теперь вдвойне рад, что Кисоко представила его полковнику. У него были неоплаченные долги, и Денис Линнер предоставлял ему возможность урегулировать их.

— Войдите, — бросил Леонфорте. — Это — Винсент Альба. — Он махнул рукой в сторону человека с суровой внешностью, темными близко поставленными глазами грабителя, коротко остриженными волосами и большими волосатыми руками. На Леонфорте был мундир военной полиция, а Альба был одет в гражданский хорошо пошитый и дорогой костюм из шелка и легкой шерсти. — Располагайтесь как дома, закиньте куда-нибудь вверх свои ноги.

Леонфорте был высокого роста, худощавый, приятной наружности, с темноватой кожей человека из средиземноморского района, с жесткими черными волосами, подстриженными коротко, как это принято у военных. Оками представил себе, как эти волосы выглядели бы, будь они длиннее, с завитками надо лбом и сзади на шее, как у римского сенатора.

Пока Оками усаживался на край двухместного изогнутого в виде буквы "S" кресла, Леонфорте подошел к прислоненному к стене маленькому столику с откидывающейся крышкой.

— Что вы думаете об анисовой водке? Или, может быть, «Самбукка»? Я достал свежих кофейных зерен, чтобы добавить в стакан.

Он обернулся к Оками.

— Вы знакомы с такой итальянской привычкой пить «Самбукку»? Нет? Тогда вы должны попробовать.