Бухгалтерские книги, документы, фотокопии, счета и тетради разлетелись по столу. Среди них Лори заметил конверт.

Это был обыкновенный жёлтый конверт, но Лори сразу узнал его: такими пользовались в «Утренней почте». Да вот и штамп умершей газеты в углу. Каким образом он сохранился так долго у Руго? Зачем?

Лори торопливо и неаккуратно разорвал конверт, выхватил несколько листков, исписанных крупным неровным почерком Руго, впился в строки глазами.

Получай моё наследство, парень! — писал Руго. — Я ведь обещал тебе его. Оно твоё, и никого больше. Раз держишь письмо в руках — порядок. Значит, старый Руго сдох и сидит где-нибудь в раю с рюмочкой в крыльях. Мне ведь там никак не меньше ангельской должности дадут за то, что на грешной земле я был подонком…

Лори читал письмо, и за неровными, прыгающими буквами перед ним вставало усталое лицо, лысый лоб, горький взгляд слезящихся глаз. Ему казалось, что он слышит хриплый голос старого репортёра, хриплый смех знакомые слова, знакомые выражения в устах человека, который никогда уже ничего не промолвит.

Удивился, парень, почему Я посылаю это тебе? А кому? У старого Руго никого нет. С тобой-то мы хоть пивка вместе попили. И вообще, честно говоря, пришёлся ты мне по душе. Тоже вот, как я, одинокий. Только я уж спустился с горы, а ты ещё поднимаешься, Вот и хочется мне, чтоб ты до верхушки долез. А как, это уж ты сам смотри. Я тебе две дороги укажу. Выбирай. Может, ты подлей меня окажешься или как раз честней. И в том и в другом случае моё наследство пригодится тебе. Но сначала я растолкую, что это такое. А ты, парень, развесь уши.

Мы с этим Ритоном, налоговым инспекторишкой, случайно познакомились и немного сдружились, Хоть он святой, а я пропойца. Потому что ни у него, ни у меня никого! А? Вот фокус!

Так-то из него клещами ничего не вытянешь, но постепенно он мне кое-что рассказал, конечно, Я ему тоже. Я ведь говорил тебе, что много чего про наш дорогой Сто первый знаю. Недаром столько лет вокруг полиции околачиваюсь. Уж будь покоен. Так вот, когда вылетели мы все с этой тонущей посудины, «Утренней почты», здорово обозлился я на них. («На кого на них»?» — спросишь, Не хитри! Сам знаешь!) Ну, думаю, вы так, тогда и я так! И грязное, парень, дело задумал. Соберу, прикину всё, что знаю про того, про другого, а потом ленточной перевяжу, цветочек приложу и в дверь позвоню. Вот, мол, подарочек — вся ваша подлость, всё ваше свинство, все ваши чёрные дела! Пожалуйста! А в благодарность за доставку уж не пожалейте кто сколько может: с кого по тысчонке, с кого и по десять! Вот как я решил. Думаешь, парень, совесть меня беспокоила? Нет! Ты ведь, если клопа или паука давишь, слёз потом полночи не льёшь?

Так? Вот и я тоже.

Однажды в разговоре Ритон сболтнул мне кое-что про Леви. Самую малость. Но я уж взялся за дело. Немного знал, немного ещё раскопал, Ритону подсказал. Словом, собрал он такой материал, что, представь его всуд, Леви миллиончиков десять бы в налог смахнули и десять лет в обмен дали, чтоб в следующий раз не забывал интересы нашего налогового ведомства. Ну, а миллион ведь меньше, чем десять. Коли арифметику не забыл, то как раз в десять раз. Значит, если Леви не дурак (а ты лучше меня знаешь, что у него ума больше, чем у нас всех вместе), он мне за те материалы с благодарностью миллион отвалит. И Ритону тоже.

Только Ритон из другого теста оказался. Когда у нас с ним вышел откровенный разговор — мы уж столько оба знали, что друг от друга не скрывались, — он мне так сказал:

«Я понимаю, Руго, что мы с тобой мир не переделаем, но если каждый из нас будет переделывать один квадратный метр, а честных людей на свете миллиард, то придёт время, когда переделку всё же закончим. Так давай мы и начнём. Всё, говорит, понимаю: и что такое миллион, и что мы на него приобрести можем, и что получить нам его ничего у Леви не стоит, а вот не могу! Не могу на ворованное жить, а тем более, на дважды ворованное. Так что извини, но все эти материалы передаю в наше ведомство. Уж такой, говорит, я старомодный, такие у меня взгляды смешные».

А сам смотрит на меня так, что дрожь по коже пробирает. Сначала я его уговаривал, потом грозил, просил… Ничего не помогло. И тогда я сделал открытие, парень, открытие, которое, может, ты ещё когда-нибудь тоже сделаешь. Я понял, что есть на свете люди, для которых деньги не всё, которых нельзя купить, нельзя запугать, если они делают дело, в правоту которого верят, — благородное дело. Потом-то я и другое понял, что таких людей не так уж мало у нас. Да, парень, не так уж мало…

И знаешь, когда его убили, то я тоже стал таким. Смешно, правда? Ты небось долго будешь смеяться. Поздновато, скажешь, стал я таким. Что верно, то верно. И делу благородному я послужить не успел. А может, успел?

Когда Ритон в ту ночь меня вызвал, он сказал: «Руго, мне ясно — за мной охотятся. Но голыми руками меня не возьмёшь. Я вооружён, и, вот видишь, ещё один специальный замок приладил. Всё же рисковать не хочу. Возьми спрячь папку, у тебя её не найдут, они о нашейдружбе не знают. Подержи у себя. Через пять дней я еду столицу, возьму все материалы с собой. Здесь я своему начальству не доверяю, оно, наверное, тоже у Леви на жалованье, иначе давно бы вскрыло то, что я обнаружил. А что ты моими материалами не воспользуешься я верю. Я тебе верю, Руго. Много на тебе шелухи, но душа у тебя человечья».

Попрощались. А когда я к нему снова пришёл, то меня только чёрт спас. Чуть-чуть в лапы к убийцам не попался, да вовремя заметил — не зря же я всё-таки столько лет полицейской хроникой, всякими преступлениями и бандитами занимаюсь.

И стал я думать, что делать с папкой. Я, парень, всё понимал. Всё. Я понимал, что Леви ещё перед одним убийством не остановится, но понимал и другое: если он сможет откупиться деньгой, он это сделает. Ритона он знал — знал, что там и сто миллионов не помогут.

Поверишь, парень, три раза я с папкой доходил до его дома и три раза возвращался. Я всё не мог забыть, как мне Ритон сказал, что душа у меня человечья. Этого мне Никто не говорил, никто во мне души не видел, а я ещё меньше других. Он разглядел.

И я решил не обманывать его. Я с ним потом, после его смерти, много спорил. Выпью хорошо, домой на карачках, доберусь, свалюсь ни пол и спорю с ним.

Крепко спорили.

Долго я всё не знал, не решался, как поступить. Ну, а они тем временем не сидели сложа руки — искали. Я ведь когда выпью, могу лишнее сболтнуть. Вот они меня и нащупали. Но не трогали. Они всё следили, всё хотели узнать, где я папку храню. Квартиру без меня перерыли. Ловко, незаметно для любого, только не для меня. Ходили за мной тоже ловко. Всё ждали, что я себя выдам. Но старый Руго, парень, не лыком шит. Я нашёл верное место. А когда понёс папку в бюро «Угождаем всем», по дороге сумел от них смыться, Потеряли они в тот день мой след. Потеряли и поняли — теперь уже документы не найдут, я их в надёжное место переправил. Тогда-то я себе приговорчик и подписал. Не могут они в живых оставить единственного, кто ведает, где материалы. Уж не знаю, сколько мне осталось жить, только знаю, что недолго. Это я тебе верно говорю, парень.

За себя не беспокойся. Видишь, я даже твоего имени ни разу не упомянул, а то ещё потеряешь письмо. О том что я тебя своим наследником сделал, они никогда не догадаются — ты ведь в верных холуях у Леви числишься, я это уже пронюхал. К тому же я два три ложных следа подпустил. Ловко, можешь мне верить. Пока они по ним пройдут, считай, месяц, а то и два у тебя есть пораскинуть мозгами.

Что касается бюро «Угождаем всем», тут тоже можешь быть спокоен — это железная штука. За всю их историю, что в больших, что в малых делах, они тайн своих клиентов ни разу не разглашали. И никогда этого не сделают, ни за какие деньги. Потому что их репутация — это их бизнес, а он им побольше десяти миллионов в год приносит, можешь мне поверить.