Есть люди, осуждающие подобное использование дикой природы, как «недемократичное», поскольку такие уголки могут безболезненно обслужить заметно меньше людей, чем поле для гольфа или туристический комплекс. Этот аргумент принципиально ошибочен, так как он прилагает философию массового производства к тому, что предназначено быть противоядием против массового производства. Ценность отдыха и развлечений измеряется не в цифрах. Она пропорциональна полноте переживания, а также степени, в какой они отличаются от обычной жизненной рутины и контрастируют с ней по этим критериям механизированные выезды на природу в лучшем случае — манная кашка.

Механизированный отдых уже завладел девятью десятыми всех лесов и гор, а потому элементарное уважение к меньшинству требует, чтобы оставшаяся одна десятая была отдана дикой природе.

Наиболее важное свойство организма — это способность к внутреннему самообновлению, которую мы называем здоровьем.

Есть два организма, процессы самообновления которых подверглись человеческому вмешательству и контролю. Во-первых, caм человек (медицина и здравоохранение); во-вторых, земля (сельское хозяйство и охрана природы).

Попытки контролировать здоровье земли оказались не слишком удачными. Теперь уже общеизвестно: если почва утрачивает плодородие или смывается быстрее, чем образуется, если уровень воды в реках то необычно повышается, то падает, значит, земля больна.

Известны и другие нарушения, но в них пока еще не распознали симптомов недуга земли. Исчезновение без видимой причины одних видов растений или животных вопреки всем усилиям сохранить их, стремительное вредоносное распространение других вопреки всем усилиям сдержать их должны, пока не найдено иного объяснения, рассматриваться, как симптомы болезни, поразившей организм земли. Оба эти явления наблюдаются настолько часто, что их нельзя считать нормальным ходом эволюции.

Наше отношение к таким недугам земли воплощается в том факте, что мы все еще пытаемся лечить их локально — и только. Так, когда почва теряет плодородие, мы не жалеем удобрений или в лучшем случае меняем ее окультуренную флору и фауну, забывая, что дикая флора и фауна, создававшие эту почву, возможно, необходимы ей и теперь. Например, недавно было установлено, что по какой-то неизвестной причине хороший урожай табака можно получить, если почву подготовит дикая амброзия. Нам не приходит в голову, что цепи столь же неожиданных зависимостей могут быть распространены в природе очень широко.

Когда луговые собачки, суслики и бурундуки вдруг начинают бурно размножаться, превращаясь в серьезных вредителей, мы травим их ядами, но не ищем причины такого взрыва, бессознательно считая, что во всех неприятностях, приносимых животными, повинны животные же. Последние научные открытия указывают, что подобные взрывы размножения, возможно, связаны с нарушением растительных сообществ, но исследования в этом направлении почти не ведутся.

Во многих лесных посадках деревья теперь заметно тоньше тех, которые росли на той же почве прежде. Почему? Вдумчивые лесоводы понимают, что причина, возможно, заключена не в деревьях, но в микрофлоре почвы и что для ее восстановления потребуется гораздо больше лет, чем понадобилось, чтобы ее уничтожить.

Методы лечения болезней земли нередко остаются чисто симптоматическими. Дамбы для борьбы с паводками не имеют никакого отношения к причинам паводков. Подпорные стенки и террасы не воздействуют на причины эрозии. Заказники и рыбоводческие хозяйства, которые должны обеспечивать достаточное количество дичи и рыбы, не объясняют, почему это количество приходится обеспечивать мерами извне.

Короче говоря, имеющиеся данные указывают, что болезни земли, как и болезни человека, могут поражать один орган, но проявляться в функциях другого. То, что мы сейчас называем методами охраны природы, в основном представляет собой локальное облегчение страданий биоты. Они необходимы, но их не следует считать лечением. Искусство врачевания земли практикуется с большим усердием, но наука о здоровье земли еще не родилась.

Для этой науки в первую очередь необходимы сведения о норме, то есть точное представление о здоровой земле, существующей как единый организм.

У нас есть два образчика нормы. Такой, когда физиология земли остается в целом нормальной, несмотря на долговременное человеческое обитание. Мне известно лишь единственное подобное место — северо-восточная Европа. И конечно, нам следует учесть этот пример.

Второй образчик нормы, и нормы идеальной, — это дикая природа. Палеонтология дает нам множество свидетельств того, что дикая природа поддерживала себя на протяжении колоссальных периодов, что составляющие ее виды редко утрачивались и не выходили из-под контроля, что климат и вода создавали почву столь же быстро, как она уносилась прочь, а возможно, и быстрее. Следовательно, уголки первозданной природы нежданно приобретают особую важность в качестве лаборатории для изучения здоровья земли.

Нельзя изучать физиологию Монтаны на берегах Амазонки. Каждая биотическая область для сравнительного изучения использовавшейся и неиспользовавшейся земли требует своей дикой природы. Разумеется, сейчас для изучения дикой природы удается спасти лишь довольно однобокую систему участков, причем большинство из них настолько малы, что не могли остаться нормальными во всех отношениях. Даже национальные парки, площадью до миллиона акров каждый, все же не настолько велики, чтобы сохранить исконных хищников и избежать болезней, которые разносит домашний скот. Йеллоустон потерял своих волков и пум, и теперь вапити губят его флору, особенно на зимних пастбищах. Падает численность гризли и снежных баранов — этих последних косят эпизоотии.

Таким образом, даже крупнейшие участки дикой природы терпят невозместимый ущерб. Однако Д. Э. Уиверу хватило нескольких нетронутых акров, чтобы установить, почему исконная флора прерии была более устойчива к засухам, чем вытеснившие ее сельскохозяйственные культуры. Уивер обнаружил, что растения прерий распределяют свою корневую систему по всем уровням почвы, тогда как виды, входящие в севооборот, истощают один уровень, не затрагивая остальных, и таким образом вызывают нарастающее оскудение. Так исследования Уивера выявили важный агрономический принцип.

Тогредьяку тоже потребовалось лишь несколько акров, чтобы выяснить, почему сосны на бывших пашнях никогда не достигают мощи и ветроустойчивости сосен, растущих на нерасчищенных лесных почвах. Корни последних используют прежние корневые каналы и в результате проникают глубже.

Нередко мы в буквальном смысле слова не знаем, чего следует ждать от здоровой земли, если у нас нет нетронутых участков, чтобы сравнить их с больными. Так, первые путешественники чаще всего описывают горные реки юго-западной части страны как совершенно прозрачные, однако считать это неопровержимым свидетельством нельзя — ведь они могли наблюдать их в особо благоприятное время года. Специалисты по борьбе с эрозией не имели исходных данных, пока не выяснилось, что точно такие же реки в горах Сьерра-Мадре в Чиуауа, которые из-за страха перед индейцами никогда не использовали и по берегам которых не пасли скот, в наихудшие периоды приобретают лишь слегка молочный оттенок и достаточно прозрачны, чтобы форель брала на мушку. Их берега поросли мхом до самой воды, тогда как берега большинства аналогичных рек в Аризоне и Нью-Мексико каменисты, лишены мха, лишены почвы и почти лишены деревьев. Создание международной экспериментальной лаборатории для сохранения и изучения дикой природы Сьерра-Мадре, чтобы помочь излечению больной земли по обе стороны границы, было бы добрососедским начинанием, о котором следует подумать.

Короче говоря, еще сохранившиеся участки дикой природы, и; большие и маленькие, очень ценны, как контрольная норма для науки о земле. Отдых и развлечения — это не единственная и даже не главная польза, которую они могут принести.