– В чем, Губер?

– Что? Что ты имеешь в виду?

– В каком преступлении, например, ты собираешься сознаться, когда пойдешь сдаваться? Что такого ты сделал? Когда они попросят подробно рассказать о твоем преступлении, что ты им скажешь?

Губер неуверенно пожал плечами и опустил голову. Он понятия не имел, в чем его могут обвинить. Сам он считал, что безусловно причастен к преступлению, но не был уверен, что полиция разделяет его мнение. Он хотел взять на себя всю вину, чтобы защитить Тоню. Но какой смысл признаваться в преступлении, если он даже не знает, в чем ее могут подозревать, если вообще подозревают? У Тони были свои тайны, и Губер не отваживался о них спрашивать.

Наверняка для обоих будет лучше, если каждый оставит свои секреты при себе.

Молчание затянулось. Наконец Тоня приняла это молчание за ответ и заговорила:

– По-моему, не стоит этого делать. – Она присела на кровать рядом с Губером и обняла его за плечи. – Мой милый Губер, какой ты замечательный! Дома, на Авроре, я встречала сотни громогласных хвастунов, и каждый с радостью кинулся бы доказывать мне, какой он сильный и храбрый. Но ни один из них не был таким смелым, как ты!

Губер печально глянул на Тоню:

– Моя смелость! Ха! Все как раз наоборот.

– Неужели? Да ни один из этих здоровых мужиков-поселенцев и не подумал бы признаться в преступлении и отправиться в тюрьму ради любимой женщины! А ты готов пойти на это ради меня! Но ты не сделаешь этого. Не надо!

– Но…

– Как ты не понимаешь? Крэш не дурак. Он враз сообразит, что признание фальшивое, тем более что ты даже не знаешь, в чем сознаваться! И как только шериф раскусит это, он задумается, почему ты решил взять на себя вину за то, чего не совершал? И рано или поздно Крэш поймет, что ты сделал это, чтобы защитить меня. И тогда мы оба попадем в беду!

Губер похолодел. Он не заглядывал так далеко в своих предположениях. Однако Тоня не подумала вот о чем…

– Погоди, Тоня. Ничего этого не будет! Ведь никто не знает, что мы…

– Крэш узнает рано или поздно. Я сделаю все, чтобы обезопасить тебя, и верю, что ты то же самое сделаешь для меня. Но ничего больше мы делать не должны! Если посчастливится и на нас не обратят внимания, то все будет хорошо. Но если кто-нибудь из нас…

Слова Тони повисли в воздухе. Губер повернулся к ней, обнял и поцеловал, порывисто и нежно. Потом немного отстранился, заглянул ей в глаза, провел рукой по волосам, прошептал ее имя.

– Ах, Тоня, Тоня! Я готов сделать для тебя что угодно… Ты знаешь.

– Я знаю, знаю! – На глазах у нее блеснули слезы. – Губер, милый, мы должны быть очень осторожны. Должны думать головой, а не сердцем. Ах, Губер… Обними меня!

Они снова поцеловались, и Губер почувствовал, что желание отметает прочь все страхи и тревоги. Они прижались друг к другу, сорвали одежды и упали на кровать, их тела переплелись, исполненные страстного нетерпения.

Губер мельком глянул на Ариэль, замершую в стенной нише, и почему-то подумал, не раздражает ли Тоню ее присутствие? Робот в спальне – обычное дело для колониста, но…

К черту! Ясно как день, что Ариэль – последнее, о чем может думать сейчас Тоня. Зачем тогда обращать на это ее внимание? Губер протянул руку к краю кровати, где была панель дистанционного управления, и погасил свет. Больше он ни о чем не думал.

Мужчина и женщина занимались любовью, а Ариэль безо всякого выражения смотрела в стену напротив. Ее бледно-зеленые глаза тускло светились в темноте.

Наступила ночь, все вокруг окутал мрак. Но эта ночь не принесла ни спокойствия, ни отдыха, ни безопасности. Все остальное могло измениться, но опасность по-прежнему оставалась. В этом Калибан был уверен.

Калибан шагал по оживленным улицам центральной, деловой, части Аида. Город кипел энергией, деловитостью, но Калибану почему-то казалось, что это место напоминает живой труп, который не сознает своей смерти и продолжает шевелиться, делать что-то, хотя время его давно прошло.

Казалось, для центра города не имело особого значения, день сейчас или ночь. На улицах царило такое же оживление, как и тогда, днем, когда Калибан проходил здесь.

Однако нельзя было сказать, что все здесь осталось по-прежнему. Не изменилось количество спешивших по улицам, но произошли очень заметные изменения в их составе. Сейчас, ночью, на улицах не было ни одного человека, одни только роботы.

Калибан смотрел на гордые, ярко освещенные, пустые в этот час башни Аида, на великолепные широкие улицы – грандиозные и не воплощенные до конца замыслы архитекторов. Сердце этого мира, этого города было пустым, бесплодным.

Но безлюдные улицы по-прежнему не были пустынными. И днем людей здесь было не так уж много, но сейчас повсюду были роботы, одни только роботы. Калибан остановился в тени дверной арки и стал за ними наблюдать.

Роботы, заполнившие улицы ночью, отличались от тех, что были здесь днем. Почти все, кого он видел днем, были чем-то вроде личных слуг. Сейчас на улицы вышли более мощные роботы. Они перевозили крупные грузы, работали на стройках, подметали мостовые и тротуары, пока вокруг было как можно меньше людей, которых им явно не хотелось беспокоить.

Несколько массивных роботов черного цвета тяжело топали вниз по улице, мимо Калибана, к высокой радужной башне, недостроенной, но уже очень красивой. Неподалеку от того места, где стоял Калибан, было еще несколько таких же прелестных башен, практически пустых. Напротив, через улицу, другая группа роботов трудилась, разбирая на части здание, которое выглядело не намного более старым или бывшим в употреблении.

За тот час, пока Калибан стоял и наблюдал, он видел множество роботов, выполнявших такую же ненужную, лишнюю работу. Они выискивали мусор, которого не было, полировали и без того сияющие окна, выбирали сорняки на чистых газонах и лужайках, старательно заботились о том, чтобы центр города выглядел ухоженным и совершенным во всех отношениях. Почему эти роботы не убирают окраины – заброшенные, обшарпанные, грязные районы, где их работа имела бы какой-то смысл? Почему они работают здесь?

«Пустой город». Калибан задумался над этими словами. Они эхом звучали в его мозгу. Из своего блока памяти, из отзвуков ощущений того, кто создавал этот блок, Калибан знал, наверняка знал, что города не должны быть такими. Здесь творится что-то очень неправильное!

Из блока памяти всплыл еще один пакет сведений, точных, непреложных фактов, – но груз эмоций, сопровождавший эти факты, был, как никогда, сильным и отчетливым. Это больше всего беспокоило того, кто создал блок памяти Калибана. Из года в год численность людей здесь неуклонно уменьшалась, а численность роботов, наоборот, росла. «Как такое могло случиться? – недоумевал Калибан. – Как могли люди дойти до такого?» Но блок памяти не знал ответа на эти вопросы. Калибан не понимал как и почему, но этот вопрос неожиданно стал для него самого жизненно важным, и он ничего не мог с этим поделать.

«Почему? – задумался Калибан. – И почему я задумываюсь – почему?» Калибан заметил, что большинство виденных им роботов не страдали избытком любопытства. Как раз наоборот, никто из них не проявлял почти никакого интереса к окружающему. И снова Калибана вывела из равновесия одна мысль. Если создатель сотворил его мозг по такому необыкновенному образцу, не одарил ли он его заодно необычайно развитым любопытством? Калибан почувствовал какую-то странную уверенность, что так оно и было. Но несмотря на то, что его чувство любопытства явно умышленно усилили, это не мешало Калибану удивляться по-прежнему.

Ну почему, почему, почему эти роботы слепо, бессмысленно строят и разбирают снова и снова, вместо того чтобы оставить все как есть?! Почему они возводят огромные здания, если никто не станет в них жить? Безумие. Все вокруг – безумие! Голос из блока памяти прошептал, что город – только отражение пороков, искажений в обществе. Это общество принимает самые извращенные формы, при которых только возможно нормальное существование и развитие. Это были только личное мнение, эмоции, но Калибан был отчасти с этим согласен.