— Я рассматриваю свою судьбу как испытание характера, — часто говорила королева своим придворным дамам.

Филипп де Токвиль позже так характеризовал ее:

— Это была одна из великих трагедий ее жизни, что ее душевной силе не были равны дары ее разума.

Можно ее за это укорять? Ее супруг, а также все советники беспомощной королевской четы смыслили не больше, чем она.

Все несчастья, обрушившиеся на аристократов при дворе, пришли не просто так. Это было связано с маркизом де Фавром. Этот человек был членом швейцарской гвардии графа Прованского. Его арестовали, так как на него пало подозрение, что он участвует в заговоре контрреволюционеров.

Такой заговор существовал на самом деле. Он предусматривал с армией в тридцать тысяч наемников доставить семью короля в безопасность и убить месье Байи и генерала де Лафайета.

Лафайет, у которого повсюду имелись шпионы, кое-что прослышал и, как человек недоверчивый, каким он был, велел арестовать маркиза де Фавра.

— При нем нашли письма брата короля компрометирующего содержания, — взволнованно сообщила своим слугам мадам Франсина. — Теперь месье маркиз может уверять в своей невиновности, но никто не сомневается в правдивости того, в чем его обвиняют.

Процесс против маркиза де Фавра тянулся до зимы 1790 года. Каждый день собирались сотни людей в здании суда и не оставляли сомнений у юристов своими криками «На фонарь» в том, чего ждет от них народ. Поэтому приговор никого не удивил: смерть через повешение.

— Для аристократа это означает огромное унижение, — просветил меня папаша Сигонье. — Он имеет привилегию быть обезглавленным. Вешают, как правило, только простой народ.

Казнь маркиза де Фавра на Гревской площади, столетиями используемой для этих целей, привлекла тысячи людей. Недоверие народа к знати еще больше возросло.

— Даже слуги, проработавшие несколько лет и с которыми их хозяева всегда хорошо обращались, теперь наносят удар в спину, — жаловалась мадам дю Плесси, выставившая на улицу маленькую служанку, проработавшую у нее за хлеб и кров два года. — Я застала малышку, когда она рылась в моей шкатулке с письмами, — возмущенно сказала моя госпожа.

С недавнего времени под постоянным наблюдением находилась помимо аристократии также и крупная буржуазия. Аксель фон Ферзен горько жаловался:

— Здесь царит такое подлое шпионство, что не отваживаются ни говорить, ни писать.

Швед считал почту ненадежной и сам служил почтальоном королю и его супруге.

Со временем образовались многочисленные политические кружки, которые, соответственно, были близки одной из партий. Здесь встречались верные королю делегаты, а также умеренные просвещенные граждане, либерально настроенные аристократы и неумолимые подстрекатели.

Чтобы отличаться друг от друга, эти кружки или клубы должны были получить названия. Простоты ради, они стали носить названия церквей и монастырей, в которых заседали. Один из кружков, который пользовался самой дурной славой, был клуб якобинцев, названный так в честь доминиканского монастыря Святого Жака. Его члены были чрезвычайно строгими и уверенными в своей правоте.

— Авторитет короля окончательно рухнул, а авторитет закона и морали слаб. Все нормы под вопросом; они больше не имеют юридической силы. Что толку в законах, если их не исполняют? — сказал папаша Сигонье о ситуации во Франции, когда я в следующий раз пришла к нему.

На этот раз я шла по кварталу Сен-Поль с одним пожилым знакомым папаши Сигонье. Чаще всего дядя Жюльена давал мне в провожатые молодого человека, но Пьеру было лет сорок пять. Он оказался спокойным провожатым, с которым было приятно поболтать.

В квартале Сен-Поль столетиями селились парижские евреи; на улице Роз с XII века существовала еврейская колония. Здесь жили в большинстве своем давно осевшие семьи из Эльзаса и Миди, причем эльзасцы населяли улицу Турнель и окружающие улицы и площади, в то время как семьи из Миди предпочитали улицы Бланк Монто или Бур-Тибур.

Когда мой защитник и я шли по улице Роз, из боковой улицы послышались громкие крики о помощи. Мы быстро завернули за угол, чтобы выяснить причину шума. Свора пьяных солдат напала на прохожего еврея. Его кипа[57] съехала набок, когда он хотел помешать наглецам срезать кошелек с его пояса.

— Давай сюда, ты, еврейская собака! — закричал один солдат и ударил мужчину кулаком в лицо, разбив ему бровь, которая начала сильно кровоточить. Другие парни тоже набросились на еврея, со стоном рухнувшего на землю. Они обзывали его «неверующей свиньей», «осквернителем невинных христианок», «эксплуататором бедных французских рабочих» и «кровопийцей».

В этот миг с другого конца улицы появился офицер на лошади, казалось, он готов положить конец этой суматохе. Все произошло мгновенно, так что я в это и поверить не могла.

Офицер, лейтенант гусар, громко отдал приказы. Но они вызвали лишь смех у пьяной орды. Теперь они все окружили нервно пританцовывавшую лошадь и больше не обращали внимания на лежащего на земле еврея.

Лейтенант обнажил свою саблю и попытался отбиться от нападающих, но один из мужчин уколол лошадь ножом слева, на что та с громким ржанием взбрыкнула, встала на дыбы и попыталась сбросить всадника.

Офицер удержался, но бунтовщики уже схватили его и с криками «ура» стянули его с лошади.

— Ха, это еще лучше. Вместо еврея повесим лейтенанта.

— Да, — вопили его товарищи, — на фонарь его. Нам больше не нужны офицеры. Теперь мы отдаем приказы.

И парни действительно попытались повесить лейтенанта на ближайшем фонаре. Я застыла от ужаса и могла только молча сжимать рукоятку своего кинжала.

Тут я услышала три резких громких свиста, которые издал Пьер, угрожающе размахивая своей саблей, и голосом, слышным на весь квартал, он закричал:

— Убирайтесь к черту, вы, стервецы!

— Ха, — крикнул один из удивленных солдат, — это еще что такое? Ты, может, сам из благородных кровопийц? Что-то непохоже, парень.

— Я принадлежу к свободным гражданам Франции, как и мои товарищи. — И с этими словами мой провожатый указал широким жестом на постоянно растущую толпу мужчин и женщин, которые, как по волшебству, внезапно возникли на месте происшествия. Его свистки привлекли толпу экзотически одетых цыган.

И самое чудесное, что все были вооружены кинжалами и значительно превосходили по численности мародеров. По каждому из них, не важно, женщина или мужчина, было видно, что они с удовольствием пустят в ход кинжалы.

Солдаты испуганно побросали оружие, отпустили несколько помятого офицера и подчинились, тупо пялясь на пестро разряженную превосходящую силу. Прежде чем им позволили убежать, солдаты получили самую суровую порку в своей жизни, так что они потом могли только ковылять, причем месье Пьер еще крикнул им вслед:

— Не забудьте, друзья, вы простые солдаты, а не судьи. А уж тем более не палачи. Ваша задача защищать нас от врагов Франции, а не нападать на сограждан.

Еврей давно испарился, как только пьяная банда занялась офицером. Да и кто мог его за это осудить?

— Месье Пьер, как это получилось? Откуда так быстро появились все эти люди? — удивленно спросила я его. Помощники уже беззвучно исчезли так же, как и возникли, как будто сквозь землю провалились. Только один мальчик, подросток с платком в желто-красную клетку, повязанным на смоляных кудрях, вернулся, ведя на поводу лошадь лейтенанта, убежавшую от страха. Офицер поблагодарил месье Пьера и дал цыганенку монету; он выглядел несколько смущенным, но чувство облегчения превысило, и с многочисленными криками «спасибо» и «благослови вас Бог» офицер сел на свою лошадь и ускакал прочь.

— Мадемуазель Жюльенна, то, что вы сейчас видели, было всего лишь небольшой акцией нашей маленькой, но в высшей степени эффективной и почти вездесущей военной силы. Мы, цыгане, защищаемся сами и при определенных условиях готовы также распространить свою защиту и на не цыган. Вот это был именно такой случай.