– Понятно.
Рафф открыл дверцу. По дороге в контору он, запинаясь, сказал:
– Я вот о чем думал... Мне бы надо кое-что купить до отъезда... В общем, рождественские подарки. – Помолчав, он добавил: – Ты не помог бы мне в этом деле? Для Сью Коллинз и Лема Херши...
– Что за вопрос, – сказал Эбби. – С удовольствием.
– И я хочу что-нибудь подарить Трой.
– Трой? – изумленно повторил Эбби.
– Почему тебя это удивляет?
– Что же ты хочешь ей подарить? Флакончик яду? Рафф улыбнулся.
– Нет, я думал – серьги. А может быть, лучше книги?.. Чтобы ей не скучать в больнице, когда ребенок уже...
– Какая муха тебя укусила? – Эбби даже не дал ему договорить.
– А что?
– Откуда такая забота о Трой?
Рафф поднял голову и взглянул на окна их конторы во втором этаже.
– Не знаю. – Потом равнодушным тоном заметил: – Меня всю жизнь трогали мамаши с грудными младенцами.
Эбби посмотрел на него и засмеялся, стараясь скрыть недоумение.
Массивное здание нью-йоркской клиники «Пэйзон-Мемориал» находилось в Ист-Сайде на Шестьдесят какой-то улице. Его известняковый фасад, увенчанный куполом, был щедро разукрашен ионическими пилястрами и огромным центральным фронтоном.
Эбби вошел в круглый вестибюль, где пол, выложенный черными и белыми мраморными плитами, напоминал шахматную доску. Было еще рано, и Эбби отправился в контору платить по счету. Месячный счет был, как всегда, чудовищный. Эбби подписал чек, спрятал квитанцию и снова вышел в вестибюль. Подойдя к одному из черных кожаных кресел, он снял пальто и, чтобы отвлечься от тревожных мыслей, начал оглядывать помещение. Какая бессмысленная трата материалов и денег – этот круг ионических непропорциональных колонн, весь этот храм эклектической архитектуры, так не вязавшийся с веком Мак-Кима, Мида и Уайта[52]...
– Эбби...
К нему быстрыми шагами шла мать Нины, Элен Уистер, чье бдение все эти месяцы у Нининой постели было столь же преданным и неусыпным, сколько глупым и бесполезным.
Он встал.
– Эбби, дорогой! – Как-то просительно сжав его руку, она стояла перед ним в своем твидовом костюме цвета сливы. Отделанное мехом пальто было перекинуто через руку.
– Здравствуйте, Элен. Как Нина? – Обычный вопрос при каждой их встрече.
– Ох, Эбби! – Накрашенное поблекшее лицо засияло, смягчилось. – Кажется, мы скоро выберемся из этого гнусного логова. Я всегда говорила, что детке здесь не место. Ее просто надо было увезти куда-нибудь. И вчера доктор Риттермен посоветовал мне, то есть нам, то же самое. Увезти ее куда-нибудь во Флориду, или Аризону, или... В общем, полностью изменить обстановку. Значит, ей стало гораздо лучше. Сегодня она даже спросила меня, придете ли вы...
– Да? – Надежда, кажется, становится реальностью.
– Да.
– У меня в три назначена встреча с Риттерменом, – помедлив, сказал Эбби.
– Вас не пробирает дрожь от него? Эбби, пожалуйста, скажите ему, что мы хотим взять детку из этого жуткого места. До наступления рождества, во всяком случае...
– Элен, нам с вами надо поговорить.
– Конечно, Эбби. В любую минуту.
Он повел ее за угол в ресторан Шрафта. Морщась от дурных предчувствий и горя, но тем не менее энергично уплетая вязкую сдобную булочку с орехами и прихлебывая чай, Элен говорила:
– Я хочу знать, что он вам скажет сегодня, разрешит ли взять детку отсюда. Вы не представляете, Эбби, как это ужасно для меня – жить в этой захудалой гостинице и целые дни бегать в больницу и обратно...
Больше нельзя ждать ни минуты.
– Элен, я хотел поговорить с вами о разводе.
– О разводе? – охнула она.
Эбби уставился на пепельницу, положил сигарету.
– Элен, – с усилием продолжал он, – с вашей стороны не очень добросовестно делать вид, будто я впервые заговорил с вами об этом.
– Но, Эбби, дорогой, тогда вы были расстроены, потому что бедняжка Нина...
– Бедняжка Нина, и Джек Данбар, и Уолли Гри-шэм – давайте продолжим список, – вскипел Эбби. Ему было омерзительно ворошить эту грязь.
– Но, Эбби, вы же сами говорили, что это одно из проявлений Нининой болезни. Бедная детка...
– Элен, нам нужно поговорить о разводе.
Наконец она подняла на него глаза, вздохнула и неохотно кивнула в знак согласия.
– Мне бы очень хотелось, Элен, чтобы мы с вами больше не пререкались по пустякам.
– Вы с Ниной всегда были такой чудесной парой...
– Нина слушается вас, – снова начал он. – И если вы...
– Вы оба еще так молоды, Эбби. Она немного попутешествует, и, может быть... Ей надо вырваться из этой гнусной атмосферы. Если бы вы только знали, Эбби...
– Вы ведь понимаете, Элен, я сделаю все, что могу, – осторожно сказал Эбби. – Увезите ее в Неваду.
– В Неваду?
Он заговорил очень быстро, словно надеясь прикрыть этой торопливостью грубость того, что ему предстояло сказать.
– Конечно, я возьму на себя все Нинины... и ваши расходы. И, разумеется, все судебные издержки. Но мне нужна ваша помощь, Элен.
Она заморгала, задергалась, глаза ее наполнились слезами, и она вытерла их салфеткой.
– Простите, Элен. – Он смущенно посмотрел на стенные часы. – Мне пора.
Она опустила салфетку, и при взгляде на ее побелевшее, скорбное лицо Эбби почувствовал, что вот-вот не выдержит. Он встал, помог встать ей и сказал:
– Значит, я могу рассчитывать на вас?
– Да, – с трудом прошептала она, и ее костлявые руки стали шарить по столу, нащупывая сигареты и сумочку.
Вечером, торопясь к Феби на Девятую улицу, поднимаясь на третий этаж по серой лестнице, он торжественно нес ей эту добрую весть, эту надежду на свое освобождение. Войдя к ней и крепко обняв ее, он сразу же стал рассказывать – не о Нининой болезни и не о своем разговоре с врачом, а о надежде, о перспективе в конце зимы или в начале весны стать свободным человеком.
Феби стояла, крепко обняв его, касаясь губами его рта, щедро, откровенно и радостно (в отличие от Нины) отдавая ему свою любовь. Наконец, разжав руки, она сказала счастливым голосом:
– Значит, все хорошо? Мы в раю?
И Эбби ответил ей уже более сдержанно:
– Только смотри, как бы твой будущий муж не оказался бедняком. Когда я потом снова разговаривал с Элен, она уже успела все обдумать и дала мне понять, что если она согласится увезти «свою детку» на Запад и присматривать там за ней, ей потребуется уйма денег.
– Я буду работать, – сказала Феби. – Положись на меня. Если потребуется, я буду содержать тебя.
Эб улыбнулся и ничего не сказал ей о менее приятной перспективе: обратиться к отцу с щекотливой просьбой позаимствовать для него некоторую сумму из неприкосновенного капитала фирмы.
– Вот погоди, – сказал он, – продам эту стеклянную клетку в Тоунтоне... Все-таки мы построим себе дом.
– В стиле Austinus purus, – с улыбкой повторила Феби слова Раффа.
Потом появился графинчик с ледяным мартини, и они уселись на кушетке, обитой черным твидом. Гостиная Феби – комната с высоким потолком – была заставлена предметами, необходимыми при ее многочисленных талантах: там был и ткацкий станок, на котором она соткала всю обивку для своей мебели, а также зимний шарф для Эба; и козлы, на которых обрабатывала сейчас сыромятный ремень для того же Эба; и манекен, на котором кроила и примеряла свои всегда оригинальные платья; и верстак с тисками и маленькой наковальней для ювелирных работ.
Только после обеда Эб рассказал, вернее – попытался рассказать Феби о своем долгом разговоре с Риттерменом, о фактах и обстоятельствах, связанных с тяжелым потрясением, которое пережила Нина, когда была еще девочкой.
Под конец Эбби почувствовал, что воскресшее прошлое сомкнулось вокруг него, словно стальная клетка. В начале одиннадцатого он оборвал свою повесть, сказав, что пора возвращаться в Коннектикут. Когда он почувствовал обжигающую свежесть ночного зимнего воздуха, ему стало легче и спокойнее на душе; он заметил, что просветлело и лицо Феби, которая так любила его, что не побоялась разделить с ним грязь и горечь его жизни, запутавшейся с того злосчастного дня, когда он впервые увидел Нину.
