— И если бы еще капитан Сенклер был с нами! — сказал Мартын, обращаясь к Эмми и Мэри, которая в это время здоровалась с Цветом Земляники.

При этих словах Мэри покраснела, а Эмми весело воскликнула:

— Ах, да, Мартын, он нам нужен; нам его недостает. Мне ведь всегда кажется, будто он принадлежит к нашей семье!

— Если его нет, — сказал Альфред, — то уж, наверное, не по его вине, и если бы полковник отпустил его, то я уверен, что капитан Сенклер…

— Был бы здесь сегодня! — договорил за него Сенклер, остановившись на пороге вместе со своим спутником, молодым лейтенантом, мистером Гуиннь.

— Ах, как я рада вам! — воскликнула Эмми. — Нам только вас и недоставало для того, чтобы весело провести этот день, и вас я также очень рада видеть, мистер Гуиннь, — добавила она, протягивая ему руку, — чем нас больше будет, тем веселее будет наш рождественский праздник.

— Мы с большим трудом отпросились у командира, — проговорил Сенклер, обращаясь к Мэри, — но так как об индейцах ничего не слышно, то он позволил нам отлучиться!

— Больше вы ничего о них не услышите эту зиму, — сказал Малачи Бонэ, — можете так и донести своему полковнику. — Я вчера случайно попал на их охотничий участок и видел, что они ушли со своего становища и все забрали с собой. Злая Змея и вся его шайка пошли на запад; я прошел несколько по их следу, но меня смутило только одно, а именно, что я не мог удостовериться, что с ними была их сквау, которая была с ними, как мне известно. Они несли на себе свои шкуры, так как несколько раз их сваливали на землю; это делают только мужчины: они ведь нетерпеливы насчет того, чтобы нести на себе какой-нибудь груз, тогда как каждая сквау несет его на себе целый день с утра до ночи, ни разу не сбросив его с себя. Кроме этой горсти индейцев, здесь теперь на целых пятьдесят миль нет ни одного индейца, за это я готов поручиться!

— Весьма рад это слышать! — отозвался Сенклер.

— Так, может, та бедняжка, которую ты вчера принес из леса, Альфред, и есть та самая женщина из отряда Злой Змеи? — сказал мистер Кемпбель и в нескольких словах рассказал Малачи Бонэ вчерашнее приключение.

Малачи Бонэ и Цвет Земляники подошли к лежавшей в углу на мягкой подстилке индианке и стали расспрашивать ее на ее родном языке.

— Так и есть, — проговорил Малачи Бонэ, — и она тоже подтверждает мои слова, что все индейцы ушли теперь из здешних мест, но соберутся опять весной на совет.

— Разве она одного племени с Цветом Земляники? — спросил Генри.

— Не могу вас сказать: я не знаю, к какому племени принадлежит Цвет Земляники.

— Но они говорят на одном наречии.

— Да, я обучал Цвет Земляники этому наречию.

— Вы? Каким же образом?

— Лет тринадцать-четырнадцать тому назад здесь отряд гуронов, пришедший издалека, истребил одно местное племя, с которым у него была вражда, почти поголовно; из всего населения деревни не осталось в живых ни одного человека, даже женщины и дети были прирезаны. Случайно я был свидетелем этой бойни и часа два спустя пришел на место побоища, где еще лежали груды тел; сев на пень и глядя на убитых, я размышлял о зверстве людей друг к другу, как вдруг заметил, что из-под куста на меня смотрят два глаза; в первую минуту я думал, что это какой-нибудь зверек, рысь или что-нибудь подобное, и вскинул ружье, но затем решил сперва посмотреть и, дойдя до куста, увидел ребенка, спасшегося от побоища и всеобщей резни, притаившись в кустах. Вытащив его, я увидел что то была маленькая девчоночка лет двух, едва умевшая лепетать несколько слов. Я взял ее к себе домой, и так она и живет у меня с тех пор. Я назвал ее Цветом Земляники потому, что нашел ее в таком месте, где кругом цвела земляника.

— И впоследствии вы взяли ее себе в жены? — сказал Персиваль.

— Взял ее себе в жены! Нет, мальчуган, я никогда не брал ее себе в жены. И на что человеку под семьдесят лет жена? Люди называют ее моей сквау, думая, что она мне жена; она и исполняет в моем доме все обязанности жены, но если бы они называли ее моей дочерью, то было бы ближе к истине. Я желал бы разыскать, к какому племени она принадлежит, но это совершенно невозможно: за последние двадцать лет столько различных племен побывало здесь; многие приходили сюда издалека, и никто не знает, куда они ушли! — добавил старик.

— Но почему вам хотелось бы разыскать ее племя? — спросила Мэри.

— Почему? Потому что я становлюсь стар и могу скоро отойти к праотцам; тогда она останется совсем одна на свете, если только мне не удастся выдать ее замуж за кого-нибудь раньше, чем я умру, но тогда она оставит меня одного на свете. Конечно, этому помочь нельзя, все равно, я стар, и моя песня спета!

— Я желал бы, Малачи, чтобы вы поселились вместе с нами, — проговорил мистер Кемпбель, — мы всегда бы заботились о вас, если бы это понадобилось, и вам не пришлось умирать одному в глухом лесу.

— И Цвет Земляники никогда не останется одинокой и беззащитной, пока мы живем на свете, — прибавила миссис Кемпбель. — Что бы с вами ни случилось, Малачи, она всегда может жить с нами, если только захочет!

Малачи Бонэ ничего не ответил; он погрузился в глубокое раздумье и, опершись подбородком на свое ружье, которое по привычке держал между колен, долго оставался неподвижен.

Г-жа Кемпбель и барышни занялись приготовлением обеда. Джон сел на полу подле Цвета Земляники и неизвестной индианки, которые беседовали между собой, и слушал их; он за это время научился понимать язык местных индейцев.

Мужчины расположились вблизи очага и тоже разговаривали между собой. Но когда все к обеду было готово, то прежде, чем сесть за стол, все собрались в маленькой гостиной, и мистер Кемпбель прочел вслух все богослужение, причем Генри читал за причетника, и все слушали с величайшим вниманием и благоговением, в том числе и Малачи Бонэ.

— Это напомнило мне давно прошедшие времена детства, — проговорил он, когда богослужение было окончено, — когда мы всей семьей с отцом, матерью, братьями и сестрами ходили в церковь!

— Ваши родители и вы принадлежали к англиканской церкви? — спросила г-жа Кемпбель.

— Не могу вам сказать, сударыня! Я этого не знал; знаю только, что мой отец был добрый христианин, и ничего больше!

— Расскажите что-нибудь о вашем отце! — предложила Мэри.

— Мне почти нечего рассказывать о нем, мисс, — отвечал старый охотник. — У него была большая ферма, и он желал, чтобы мы все оставались при нем. Но я пристрастился к охоте, и меня тянуло в леса; отец не соглашался отпустить меня. Я дождался, когда он умер, и тогда ушел из дома навсегда; мне было тогда лет 18, не больше. После того я был поочередно охотником, траппером, проводником, солдатом и переводчиком и за последние двадцать лет совершенно не посещал городов, а безотлучно жил в лесу. Чем дольше человек живет в одиночестве, тем милее оно становится ему; но теперь, когда случай напомнил мне о былом, я начинаю задумываться, лучше ли в самом деле отчуждение от людей или хуже? Когда я впервые увидел у ручья вот эту девушку, — он взглянул на Эмми, — это меня только раздосадовало, но затем меня потянуло к мальчугану, а теперь, когда мы все здесь собрались для общей молитвы, это привело меня в умиление!..

— Но разве вы никогда не молились одни? — спросила Мэри.

— Молюсь в некотором роде, лежа один в лесу где-нибудь под деревом. Смотришь на далекое небо, на звезды, на упавший лист, смотришь и думаешь: «Все это создал Бог, а человек не может этого создать! « — и я умилялся перед Его величием, Его мудростью и благостью ко всем тварям. Но это, быть может, не молитва; тут чего-то недостает. Но для меня нет воскресных и праздничных дней; если бы я не услыхал тот раз здесь, что сегодня день Рождества, то и не знал бы этого: человеку, живущему в лесу, все дни один, как другой, и это, пожалуй, нехорошо!

— Знаете, что, Малачи, приходите сюда каждое воскресенье, и будем вместе молиться и проводить этот день в дружеской беседе, — предложила г-жа Кемпбель. — Приводите и Джона с собой, и Цвет Земляники. Тогда вы всю неделю будете охотиться, а воскресный день проводить здесь!