Она улыбнулась слову «decadent», но потом подумала, что его английский в десять раз лучше ее французского.

В кабине лифта было тесно, и они невольно соприкасались руками. Ее смущало столь близкое соседство. От Филиппа пахло каким-то незнакомым лосьоном или одеколоном. Лифт гудел, и вибрация отдавалась у нее в ногах. Она откашлялась, собираясь что-нибудь сказать, но так ничего и не придумала.

– Радио – это почти то же самое, что и telephone.

Радист уступил ей свое место, она села, и Филипп протянул ей трубку. Стена перед ней пестрела маленькими экранами, лампочками, циферблатами и кнопками; там было еще несколько трубок наподобие телефонных и несколько микрофонов.

– Спасибо.

– Я подожду вас там, на мостике, – сказал он, показав рукой, в какую сторону надо идти; она кивнула. – Когда кончите говорить, повесьте… трубку вот сюда.

Хисако снова кивнула. Из трубки, которую она держала в руке, уже доносился скрипучий голос господина Мории. Филипп Линьи закрыл за собой дверь, а она вздохнула, гадая о том, какое неотложное дело заставило господина Морию разыскать ее даже здесь.

– Хисако?

– Да, господин Мория?

– Слушай, у меня отличная мысль! Я подумал, что если я найму вертолет…

Господин Мория сдался минут через десять, немного успокоенный тем, что управление канала рассчитывает открыть движение в ближайшие дни. Хисако вышла из радиорубки (здесь даже пахнет… электроникой, подумала она про себя) и прошла по короткому коридорчику к освещенному красным светом мостику, где тоже повсюду мигали маленькие лампочки.

Мостик оказался очень длинным (или широким, подумала она), он был набит еще более сложными приборами, чем радиорубка; всевозможные панели, рычаги, кнопки и экраны мерцали в странном рубиновом свете ламп, горевших на потолке. За наклонно расположенными окнами темнело озеро, в отдалении светились огни «Накодо», до которого было около километра. Чуть дальше она заметила другие огни; наверное, это был Гатун – обыкновенно он был не виден, так как его заслоняли острова, лежавшие между отмеченной буями территорией озера, где стояли суда, и городом.

Она подошла к штурвалу; он оказался маленьким, не больше руля спортивного автомобиля. Дотронулась до него.

– Плохие новости?

Она вздрогнула (и мысленно порадовалась, что в этом рубиновом свете нельзя заметить, как она покраснела), затем повернулась к Линьи, который появился из другого залитого красным светом помещения за мостиком.

Она покачала головой.

– Нет. Мой агент беспокоится; через две недели я должна была играть в Европе, и вот… – она выразительно развела руками, – …похоже, я не попаду туда вовремя.

Он сочувственно вздохнул и медленно кивнул ей с высоты своего роста. В этом рубиновом свете его лицо казалось гладким, как театральная маска. Она ожидала обычных вопросов: почему она не полетела на самолете? Посетит ли она его страну? И так далее, но он просто медленно отвел взгляд. Она заметила, что он держит в руках планшетку с зажимом.

– Извините, – сказал он, – я позову кого-нибудь, чтобы вас проводили обратно. Я не могу отсюда уйти… сейчас моя вахта.

– Я сама найду дорогу, – сказала она.

– Bien.[19]

– Я удивилась, сколько тут всякой техники, – обвела она взглядом пульты управления и экраны. – Все так сложно…

Он пожал плечами. Она увидела, как они приподнялись и опустились.

– На самом деле все гораздо проще, чем кажется. Судно – это… как инструмент. Виолончель, думаю, посложнее.

Она поймала себя на том, что тоже пожимает плечами, мгновенно отметив, что невольно повторяет его жесты.

– Но у виолончели только четыре струны, – сказала она, – и чтобы управиться с ней, вполне достаточно одного человека, а тут нужно… двадцать или тридцать.

– Но и с судном вполне может управиться один человек, – сказал он, указывая рукой на панели. – Мы прямо отсюда управляем двигателем; это – штурвал, вот радар, эхолот… браш… якорный механизм; у нас есть компьютер и спутниковая навигационная система, и обычные карты… в реальной практике (английское «in reality» он произнес на французский лад как «realite», и она подумала, что могла бы без устали слушать его акцент часами напролет, с утра до вечера)… в реальной действительности требуется больше людей… для обслуживания механизмов… ну и так далее.

Ей хотелось растянуть этот момент, поэтому она прошла вдоль наклонной панели под окнами. – Но здесь так много разных приборов!

В душе ей было немного совестно изображать полное неведение, потому что старший помощник Эндо уже показывал ей капитанский мостик «Накодо», правда, тогда она ни к чему особенно не присматривалась. Хисако провела рукой по темным экранам:

– А это для чего?

– Это мониторы, телевизоры. По ним видно, что делается на баке, на юте и так далее.

– А вот это?

«Что я себе позволяю? – подумала она, дотронувшись до рычага. – Веду себя как последняя дурочка! У них на судне есть очень привлекательная женщина-офицер, гораздо красивее меня. Хотя что плохого я сделала? Ну, пофлиртовала немного! Впрочем, это и флиртом не назовешь. Он, скорее всего, даже ничего не заметил. Нельзя же быть такой мнительной!»

– Это насосы. Для перекачивания груза, для нефти. А это – управление противопожарными устройствами. Для подачи пены и воды.

– А, понятно! Так вы перевозите… нефть? Она скрестила руки на груди.

– Да. Забираем в Венесуэле и доставляем в Мансанильо. Это в Мексике… на Тихоокеанском побережье.

– Значит, вы приплыли сюда с другой стороны.

Он улыбнулся:

– И встретились с вами.

– В самом деле, – улыбнулась она в ответ. Он смотрел и смотрел на нее. Она подумала: «Интересно, сколько я выдержу так, не отводя глаз».

– В юности, когда я был совсем мальчишкой… – медленно проговорил он.

– Да? – спросила она и, отодвигаясь, прислонилась к краю приборной панели.

– Я учился… Меня учили играть на violon… на скрипке. Пробовал немножко и на этой – как она называется – на violoncelle?

– Виолончель.

– На виолончели, – сказал он улыбаясь. – Пытался играть на виолончели, но у меня не очень-то получалось. Но это когда я был совсем еще мальчуганом.

Она попыталась представить его маленьким мальчиком.

У вас виолончель Страдивари? – спросил он.

Когда он морщил лоб, в нем появлялось что-то мальчишеское. Она кивнула.

«Просто продолжай говорить. Ты так прекрасен! – подумала она. И тут же: – Что ты делаешь, Хисако? Это же дико! Вспомни, сколько тебе лет!»

– Я… Я думал, что он делал только скрипки.

– Нет, виолончели тоже. Он сам и его сыновья.

– Она очень хорошая… эта виолончель.

– Да, мне нравится, как она звучит. Это самое главное.

Внезапно ее осенило:

– Может быть, вы хотите… – Она перевела дыхание. – Может быть, вы хотите… поиграть на ней?

Он был ошеломлен.

– О нет! Как можно! Я могу испортить… Поломать.

Она засмеялась.

– Ее не так-то просто испортить. Она только выглядит хрупкой, а на самом деле… прочная.

– О!

– Если вам хочется на ней поиграть… если вы не забыли, то пожалуйста. Я с удовольствием. Если вы захотите, я могла бы с вами позаниматься.

Ей показалось, что он смутился. Она подумала, что сейчас, наверно, может представить себе, каким он был в детстве. Он стоял потупясь.

– Я был бы… Но вы слишком добры!

– Вовсе нет! Я еду в Европу не только играть, но и преподавать. Учителю так же надо упражняться, как исполнителю.

Казалось, он никак не оправится от смущения. Морщинка на лбу все еще не разгладилась. Она задумалась, не слишком ли откровенно выказала перед ним свои чувства.

– Вот если… – заговорил он. – Если бы вы согласились брать плату за ваши уроки?

– Ну уж нет! – Она расхохоталась так, что даже согнулась от смеха, и на мгновение ее лицо приблизилось к нему почти вплотную. Она энергично помотала головой, зная, что при этом ее гладкие волосы, отпущенные до плеч, разлетятся веером во все стороны. Что же это я делаю? Сама себя ставлю в дурацкое положение! О, пожалуйста, только не это!– Я знаю, как мы поступим, – сказала она, обведя взглядом пульт. – Мы заключим с вами сделку. Взамен вы научите меня управлять судном.