Будет ли неравенство в XXI веке еще сильнее, чем в девятнадцатом? Учитывая множество различных эффектов и значительную неопределенность, связанную с подобным моделированием, вывод о том, что другие факторы не сыграли своей роли в этом процессе, был бы преувеличением. В рамках нашего анализа мы уже выяснили, что есть два фактора, которые никак не зависят от изменений в системе налогообложения и которые сыграли важную роль и могут иметь существенное значение и в будущем. Один из них состоит в вероятном небольшом снижении доли капитала и доходности капитала в долгосрочном плане. А второй заключается в том, что, несмотря на прогнозируемое замедление роста в XXI веке, темпы роста — по крайней мере его экономической составляющей, т. е. темпы роста производительности или, если точнее, темпы прогресса знаний и технологических изобретений, — в будущем будут заметно выше чрезвычайно низкого уровня, наблюдавшегося на протяжении основной части человеческой истории вплоть до XVIII века. Как показано на графике 10.11, расхождение между r и g в будущем, вполне вероятно, будет ниже, чем до XVIII века, как вследствие более низкой доходности (например, 4–4,5 % вместо 4,5–5 %), так и в результате более сильного роста (1–1,5 % вместо 0,1–0,2 %), даже если конкуренция между государствами приведет к полной отмене каких-либо налогов на капитал.

Если полагаться на теоретическое моделирование, то это будет означать, что концентрация имущества, в том числе и в таких условиях, необязательно вернется к крайним показателям 1900-1910-х годов.

Однако повода для радости это не дает: во-перых, потому, что такая ситуация все равно приведет к очень сильному росту имущественного неравенства (доля среднего класса в национальном имуществе может сократиться примерно в два раза; совсем не факт, что это будет воспринято обществом как неизбежное зло), а во-вторых, потому, что точность таких теоретических моделей весьма относительна, и существуют другие силы, действующие в противоположном направлении, т. е. в сторону еще большего усиления концентрации капитала по сравнению с 1900-1910-ми годами. Речь идет прежде всего о вероятности отрицательного демографического роста (который может привести к тому, что темпы роста в XXI веке, особенно в богатых странах, окажутся ниже, чем в XIX веке, в результате чего имущество, накопленное в прошлом, может обрести невиданное прежде значение) и о возможной тенденции ко все большему усложнению рынка капитала, который будет становиться все более «совершенным» в понимании экономистов (напомним, что это означает, что получаемая доходность будет все меньше связана с личными качествами владельца капитала, а значит, противоречие с меритократическими ценностями будет нарастать, а логика неравенства, выраженная формулой r> g, будет усиливаться). В двенадцатой главе мы увидим, что финансовая глобализация все больше укрепляет связку между получаемой доходностью и изначальным размером вложений и что неравенство в доходности капитала представляет собой дополнительную силу расхождения, которая в XXI веке будет влиять на динамику распределения имущества в мировом масштабе и которая не может не вызывать серьезного беспокойства.

Подытожим: тот факт, что в начале XXI века концентрация собственности на капитал в европейских странах находится на заметно более низком уровне, чем в Прекрасную эпоху, в значительной степени является следствием стечения случайных событий (потрясений 1914–1945 годов) и специфических мер, касающихся прежде всего налогообложения капитала и получаемых с него доходов. Если произойдет окончательный отказ от этих мер, есть серьезный риск восстановления имущественного неравенства в масштабах, схожих с уровнем, достигнутым в прошлом, и даже превышающих его при определенных условиях. В этой области ничего нельзя утверждать наверняка, и для того, чтобы продвинуться дальше в этом направлении, нам следует более непосредственно исследовать динамику наследования, а затем динамику имущества в мировом масштабе. Однако уже сейчас один вывод представляется очевидным: было бы иллюзией полагать, что в структуре современного роста или в законах рыночной экономики имеются силы сближения, которые естественным образом ведут к сокращению имущественного неравенства или к его гармоничной стабилизации.

Теперь мы знаем, что общий объем капитала в начале XXI века не сильно отличается от уровня XVIII века. Изменилась лишь его форма: прежде капитал был земельным, затем стал недвижимым, промышленным и финансовым. Мы также знаем, что имущественная концентрация остается очень сильной, хотя и не достигает уровня столетней давности и предшествующих столетий. Самая бедная половина населения по-прежнему не владеет ничем, зато сегодня существует имущественный средний класс, которому принадлежит от четверти до трети всего имущества, а 10 % самых богатых владеют двумя третями имущества, а не девятью десятыми, как прежде. Мы также видели, что анализ траекторий доходности капитала и темпов роста, а также расхождения между к r и g позволил выявить значительную часть этой эволюции и прежде всего кумулятивную логику, которая объясняет очень высокий уровень концентрации имущества, наблюдавшийся в истории.

Однако для лучшего понимания кумулятивной логики нам следует перейти к непосредственному изучению долгосрочной эволюции той роли, которую играли наследство, дарения и сбережения в формировании состояний. Это ключевой вопрос, потому что, в принципе, один и тот же уровень имущественной концентрации вполне может привести к складыванию совершенно разных ситуаций. Общий объем капитала вполне мог остаться неизменным, однако его природа полностью преобразилась, например потому, что произошел переход от полностью наследственного капитала к капиталу, сберегаемому в течение жизни на основе трудовых доходов. Часто это изменение объясняют увеличением продолжительности жизни, которое привело к структурному росту накопления капитала в ожидании выхода на пенсию. Как мы увидим, трансформация природы капитала на самом деле была намного менее значительной, чем иногда представляют, а в некоторых странах она и вовсе не произошла. По всей видимости, в XXI веке наследство будет играть значительную роль, сравнимую с той, которую оно играло в прошлом.

Из всего этого можно сделать следующий вывод. В условиях, когда доходность капитала на протяжении длительного времени заметно превышает темпы роста экономики, наследство, т. е. состояния, накопленные в прошлом, неизбежно будет преобладать над сбережениями, т. е. над состояниями, накапливаемыми в настоящем. С чисто логической точки зрения ситуация могла бы развиваться иначе, однако в этом направлении действуют очень мощные силы. Неравенство, выраженное формулой r> g, в определенном смысле означает, что прошлое склонно поглощать будущее: богатство, созданное в прошлом, автоматически растет без всякого приложения груда и быстрее, чем богатство, которое создано трудом и благодаря которому можно накапливать сбережения. В результате в долгосрочном плане неравенство, возникшее в прошлом, а значит, и наследство неизбежно обретает непропорциональное значение.

Поскольку двадцать первое столетие будет характеризоваться снижением роста (как демографического, так и экономического) и высокой доходностью капитала (в условиях ожесточенной конкуренции между странами за привлечение капиталов), наследство, безусловно, вновь обретет такое же значение, как и в XIX веке, по крайней мере в тех странах, где будет наблюдаться такая эволюция. Она уже отчетливо прослеживается во Франции и во многих европейских странах, где рост в последние десятилетия сильно сократился, и не столь выражена в Соединенных Штатах, прежде всего вследствие более устойчивого, чем в Европе, демографического роста. Однако если в начинающемся столетии рост снизится повсеместно, как предполагают основной сценарий ООН и некоторые собственно экономические прогнозы, то возвращение наследства на былые позиции, вполне вероятно, произойдет в масштабах всей планеты.