Этот факт поразителен, с одной стороны, тем, что объясняет высокий уровень соотношения μ между средним имуществом на момент смерти и имуществом живых в Прекрасную эпоху (а значит, и масштаб оборота наследства), а с другой стороны, тем, что он дает нам довольно точное представление об экономическом процессе. Индивидуальные данные, которыми мы располагаем, в этом отношении совершенно ясны: очень сильный рост состояния в пожилом возрасте, который наблюдался на рубеже XIX–XX веков, был автоматическим следствием неравенства, выраженного формулой r > g, и объяснялся вытекающей из него кумулятивной и мультипликативной логикой. Так, пожилые люди, владевшие самыми крупными состояниями, часто располагали такими высокими доходами с капитала, которые превышали уровень, необходимый для поддержания их уровня жизни. Предположим, что они получали доходность в 5 %, потребляли две пятых и вновь вкладывали три пятых. В этом случае их имущество росло на 3 % в год, и к 85 годам они становились более чем в два раза богаче, чем были в 60 лет. Речь идет о простом, но очень мощном механизме, который отлично объясняет наблюдаемые факты, однако нужно учитывать, что владельцы самых крупных состояний могли сберегать намного больше трех пятых от полученной доходности (что усиливало процесс расхождения в размерах имущества в пожилом возрасте) и что общий рост среднего дохода и среднего имущества не был строго равен нулю (он составлял около 1 % год, что слегка смягчает этот процесс).

Исследование динамики накопления и концентрации имущества во Франции и особенно в Париже в период с 1870 по 1914 год поучительно для наших дней и для будущего. Имеющиеся данные чрезвычайно подробный надежны и позволяют нам четко ее проследить; кроме того, этот период стал временем первой торговой и финансовой глобализации. Ее отличительными чертами стали современные диверсифицированные рынки капитала и сложные портфели, которые состояли из различных видов инвестиций с непостоянным доходом, осуществляемых во Франции и за рубежом, в государственные и частные ценные бумаги. Конечно, экономический рост составлял всего 1–1,5 % в год, однако, как мы уже видели, на самом деле эти темны довольно существенны, если рассматривать их в масштабах поколений или в очень долгосрочной исторической перспективе. Речь ни в коей мере не идет о статичном обществе, основанном на земельном капитале. В эти времена появилось множество технических и промышленных новинок — автомобили, электричество, кинематограф и т. д., многие из которых были изобретены во Франции, по крайней мере отчасти. В период с 1870 по 1914 год далеко не все французские состояния, принадлежавшие пятидесяти- или шестидесятилетним, были наследственными: напротив, значительная часть промышленных и финансовых состояний были накоплены благодаря предпринимательской деятельности.

Тем не менее преобладающая динамика, которой в конечном итоге и обуславливается имущественная концентрация, автоматически проистекает из неравенства, выраженного формулой r > g. Вне зависимости от того, унаследовали свое состояние пятидесяти- и шестидесятилетние или заработали его сами, выше определенного предела капитал обнаруживает тенденцию к самовоспроизводству и к безграничному накоплению. Логика r > g подразумевает, что предприниматель всегда склонен превращаться в рантье: либо несколько позже (эта проблема становится ключевой по мере того, как растет продолжительность жизни: если хорошие идеи приходят человеку в 30 или 40 лет, это не означает, что они будут ему приходить и в 70, и в 80 лет, однако зачастую имущество продолжает расти само по себе), либо в течение следующего поколения. Каким бы предпринимательским динамизмом и изобретательностью в области промышленности ни обладала французская экономическая элита XIX века и Прекрасной эпохи, ключевой факт заключается в том, что их усилия и действия привели лишь к укреплению и увековечиванию общества рантье: в значительной степени это произошло без их ведома и стало следствием логики r > g.

Омоложение состояний в результате войн. Этот самоподдерживающийся механизм рухнул вследствие жестоких потрясений, выпавших на долю капиталов, доходов с них и их владельцев в течение 1914–1945 годов. Войны привели к сильному омоложению состояний. Это отчетливо видно на графике 11.5: в 1940-1950-е годы в первый — и, на сегодняшний день, единственный — раз средний размер имущества на момент смерти оказался ниже имущества живых. Это обнаруживается еще яснее, когда мы подробно исследуем возрастные группы (см. таблицу 11.1). В 1912 году, накануне Первой мировой войны, восьмидесятилетние были в два с половиной раза богаче пятидесятилетних. В 1931 году они были богаче всего на 40 %. А в 1947 году состоятельнее были пятидесятилетние: в обществе, где имущество в целом действительно сократилось до очень низкого уровня, пятидесятилетние стали богаче восьмидесятилетних на 50 %. Еще оскорбительнее для последних было то, что в 1947 году они уступали по объему имущества даже сорокалетним: это была эпоха, когда все прежние истины были поставлены под сомнение. После окончания Второй мировой войны возрастные группы по имуществу расположились по U-образной кривой (сначала растущей, затем убывающей по мере увеличения возраста, причем в верхней точке оказалась группа в возрасте от 50 до 59 лет; эта кривая была очень похожа на «треугольник Модильяни», с той существенной разницей, что она не опускалась до нуля в самых старших возрастных группах), тогда как в XIX веке и накануне Первой мировой войны кривая непрерывно возрастала.

Впечатляющее омоложение состояний объясняется просто. Как мы видели во второй части книги, многочисленные потрясения 1914–1945 годов — инфляция, разрушения, банкротства, экспроприации и т. д. — затронули все состояния, в результате чего соотношение между капиталом и доходом сильно уменьшилось. Можно было бы подумать, что эти потрясения затронули все состояния в равной степени, а значит, распределение имущества по возрастным группам осталось неизменным. Однако разница состояла в том, что молодым поколениям, которым было особо нечего терять, было проще оправиться от этих потрясений, чем пожилым. У того, кому в 1940 году было 60 лет и кто потерял все свое имущество во время бомбежки, или из-за банкротства, или же в результате экспроприации, было мало шансов восстановить утраченное: скорее всего он умер в 1950-1960-е годы, в возрасте 70 или 80 лет, не имея практически ничего, что можно было бы передать. Напротив, человек, которому в 1940 году было 30 лет и который потерял всю свою собственность, чья стоимость наверняка была невелика, после войны располагал достаточным временем для накопления имущества, и к 1950-1960-м годам он вполне мог быть богаче в свои 40 лет, чем наш семидесятилетний старик. Война вернула в нулевое — или почти нулевое — положение счетчики имущественного накопления и автоматически привела к сильному омоложению состояний. В этом смысле в XX веке именно войны уничтожили прошлое и создали иллюзию структурного преодоления капитализма.

Это ключевое объяснение причин, по которым в послевоенные десятилетия оборот наследства опустился до чрезвычайно низкого уровня. Тем, кто должен был получить наследство в 1950-1960-е годы, доставалось не так много, потому что у их родителей не было достаточно времени, чтобы оправиться от потрясений предшествующих десятилетий, и они умирали, оставляя совсем немного имущества.

Это позволяет понять прежде всего то, почему обвал оборота наследства оказался еще более масштабным, чем обвал стоимости имущества, превзойдя его в два раза. Как мы видели во второй части книги, общий объем частного имущества уменьшился более чем в три раза в период с 1910-х по 1950-е годы: объем частного капитала сократился с семи лет национального дохода до всего двух-двух с половиной лет (см. третью главу, график 3.6). Что же касается ежегодного оборота наследства, то он сократился в шесть раз — с 25 % национального дохода накануне Первой мировой войны до всего 4–5 % национального дохода в 1950-е годы (см. график 11.1).