В итоге в большинстве стран налоговые отчисления сегодня уже стали или постепенно становятся регрессивными на вершине иерархии доходов. Например, подробный расчет, произведенный во Франции в 2010 году на основе учета всех обязательных отчислений и их распределения на индивидуальном уровне в зависимости от доходов и имущества, принадлежащего отдельным лицам, привел к следующим результатам. Общий объем налогообложения (в этом расчете он оценивается в 47 % национального дохода) составляет около 40–45 % для 50 % людей, располагающих самыми низкими доходами, увеличивается до 45–50 % для следующих 40 % и снижается для 5 % самых высоких доходов и особенно для 1 % самых богатых, а для 0,1 % самых состоятельных лиц он равен всего 35 %. Для самых бедных высокий уровень налогообложения объясняется налогами на потребление и социальными взносами (на которые в целом во Франции приходится три четверти отчислений). Небольшая прогрессивность, наблюдаемая по мере того, как мы поднимаемся в рамках средних классов, объясняется ростом значения подоходного налога. Напротив, явная регрессивность, отмечаемая в верхних центилях, обусловлена значением доходов с капитала и тем фактом, что они в значительной степени ускользают от прогрессивной шкалы, а налоги с объема капитала (являющиеся самыми прогрессивными[540]) не могут это компенсировать. Все указывает на то, что такая U-образная кривая обнаружилась бы и в других европейских странах (а возможно, и в Соединенных Штатах) и что на самом деле она носит еще более выраженный характер, чем показывает этот несовершенный расчет[541].
Если регрессивное налогообложение на вершине социальной иерархии сохранится и расширится в будущем, то это, вероятно, будет иметь существенные последствия для динамики имущественного неравенства и будет способствовать возвращению очень сильной концентрации капитала. Кроме того, очевидно, что подобное налоговое обособление самых богатых потенциально крайне вредно с точки зрения приемлемости налоговой системы в целом. Относительный консенсус вокруг налогового и социального государства, который и так оказывается хрупким во времена слабого роста, еще больше уменьшается, особенно среди средних классов, естественно, несогласных платить больше, чем высшие классы. Эта эволюция благоприятствует росту индивидуализма и эгоизма: если система в целом несправедлива, то почему нужно продолжать платить за остальных? Вот почему для современного социального государства жизненно важно, чтобы налоговая система, на которой оно зиждется, сохраняла минимальную прогрессивность или хотя бы не становилась явно регрессивной на вершине.
Кроме того, следует добавить, что представление о прогрессивности налоговой системы с точки зрения иерархии доходов по определению не учитывает ресурсы, которые получены путем наследства[542] и которые, как мы видели, становятся все более значительными. Однако на практике наследство облагается намного меньшими налогами, чем доходы[543]. Как мы видели в третьей части (одиннадцатая глава), это способствует усугублению «дилеммы Растиньяка». Если бы мы ранжировали индивидов по центилям общих ресурсов, полученных в течение жизни (трудовых доходов и капитализированного наследства), что является более удовлетворительным отображением вопроса прогрессивности, то U-образная кривая была бы еще более регрессивной на вершине иерархии, чем в том случае, когда в расчет принимаются исключительно доходы[544].
Наконец, следует подчеркнуть, что торговая глобализация, оказывающая особенно сильное давление на наименее квалифицированных рабочих богатых стран, в принципе, может оправдать усиление прогрессивности налогообложения, а не ее ослабление, что еще больше усложняет общую картину. Конечно, если есть желание сохранять общие обязательные отчисления на уровне половины национального дохода, вклад каждого неизбежно должен быть существенным. Однако вместо того чтобы оставлять прогрессивность налогообложения очень слабой (если исключить верхушку), ее можно было бы представить более выраженной[545]. Это не решило бы всех проблем, но было бы достаточно для того, чтобы значительно улучшить положение наименее квалифицированных работников[546]. А если налогообложение так и не станет более прогрессивным, то не нужно будет удивляться, почему те, кто получают меньше всего выгоды от свободы торговли (а иногда и проигрывают от нее), склонны ставить ее под вопрос. Прогрессивный налог — необходимая мера для того, чтобы каждый мог извлечь выгоду из глобализации, а его все более вопиющее отсутствие может привести к тому, что последняя будет поставлена под вопрос. Мы вернемся к этому в следующей главе.
По всем этим причинам прогрессивный налог является ключевым элементом социального государства: он сыграл ключевую роль в его развитии и в трансформации структуры неравенства в XX веке и представляет собой основной инструмент, который может обеспечить его устойчивость в XXI веке. Однако сегодня он сталкивается с серьезной угрозой как интеллектуального (различные функции прогрессивности налогообложения так и не подверглись серьезному обсуждению), так и политического свойства (налоговая конкуренция позволяет целым категориям доходов ускользать от общепринятых правил).
Прогрессивный налог в XX веке: эфемерное порождение хаоса. Вернемся назад и попытаемся лучше понять, как мы к этому пришли. Прежде всего важно понимать, что прогрессивный налог в XX веке стал результатом войн не в меньшей степени, чем демократии. Прогрессивный налог был введен в условиях хаоса и представлял собой импровизацию, что объясняет, по крайней мере отчасти, почему его различные аспекты не были как следует продуманы и почему сегодня он ставится под сомнение.
Конечно, прогрессивный подоходный налог во многих странах был введен еще до начала Первой мировой войны. За исключением Франции, где закон, принятый 15 июля 1914 года и вводивший всеобщий подоходный налог, был продиктован финансовыми императивами надвигавшегося конфликта (закон торпедировался в сенате в течение нескольких лет, и лишь неизбежность объявления войны сдвинула ситуацию с мертвой точки[547]), его введение обычно осуществлялось «на холодную голову», в рамках нормальной деятельности парламентских институтов, как, например, в 1909 году в Великобритании и в 1913 году в Соединенных Штатах. В Северной Европе, во многих немецких государствах, в Японии прогрессивный подоходный налог был введен еще раньше: в 1870 году в Дании, в 1887 году в Японии, в 1891 году в Пруссии, в 1903 году в Швеции. В 1900-1910-е годы, даже несмотря на то, что подоходный налог еще не был введен во всех развитых странах, сложился международный консенсус вокруг принципа прогрессивности и его всеобщего применения (т. е. ко всем трудовым доходам лиц, работающих по найму и не по найму, и к любым доходам с капитала: арендным платежам, процентам, дивидендам, прибыли, иногда к приросту капитала)[548]. Такая система многим казалась справедливым и эффективным способом распределения налогов. Общий доход измеряет возможности каждого по выплате налогов, а прогрессивность позволяет ограничить неравенство, порождаемое промышленным капитализмом; при этом частная собственность и силы конкуренции остаются неприкосновенными. Множество отчетов и книг, опубликованных в ту эпоху, способствовали популяризации этой идеи и убедили часть политической элиты и либеральных экономистов, даже несмотря на то что многие из них по-прежнему относились крайне враждебно к самому принципу прогрессивности, особенно во Франции[549].
