Иными словами, среднего класса не существовало, поскольку промежуточные 40 % были практически такими же бедными в имущественном отношении, как и 50 % самых бедных. Капитал распределялся таким образом, что подавляющее большинства населения почти ничем не владело, в то время как меньшинству принадлежали почти все активы. Разумеется, это меньшинство было довольно значительным (верхняя дециль представляет собой намного более многочисленную элиту, чем верхняя центиль, которая сама по себе является значимой в количественном отношении группой), но все же оно было меньшинством. Кривая распределения, естественно, была непрерывной, как и во всех обществах. Однако эта кривая очень резко изгибалась при приближении к верхней децили и к верхней центили, в результате чего происходил практически мгновенный переход от мира 90 % самых бедных (в котором каждый владел имуществом на сумму всего в несколько десятков тысяч евро, если перевести его стоимость в сегодняшние цены) к миру 10 % самых богатых, каждому из которых принадлежало имущество стоимостью в несколько миллионов или в несколько десятков миллионов евро[234].
Было бы ошибкой недооценивать крупнейшее — хотя и хрупкое — историческое новшество, коим является появление имущественного среднего класса. Разумеется, можно сосредоточиться и на том факте, что концентрация имущества и сегодня остается очень высокой: в начале XXI века на верхнюю дециль приходится 60 % имущества в Европе и более 70 % в Соединенных Штатах[235]. Что касается нижней половины населения, то сегодня она так же бедна в имущественном отношении, как и вчера: в 2010-м, как и в 1910 году, она располагала всего 5 % имущества. В целом средний класс урвал себе лишь крохи: не более трети имущества в Европе, не более четверти в Соединенных Штатах. Эта центральная группа включает в себя в четыре раза больше людей, чем верхняя дециль, однако имущество, принадлежащее ей, в два-три раза меньше. Из этого, возможно, захочется сделать вывод о том, что на самом деле ничего не изменилось: капитал по-прежнему связан с крайним неравенством (см. таблицу 7.2).
Этот вывод нельзя считать совершенно неверным, и нужно осознавать тот факт, что историческое сокращение имущественного неравенства было намного меньшим, чем иногда представляют. Кроме того, нет гарантий, что это ограниченное сжатие неравенства необратимо. Тем не менее речь идет о весьма существенных крохах, и было бы ошибкой недооценивать историческое значение этих изменений. Человек, владеющий имуществом на сумму в 200 или 300 тысяч евро, не очень богат, но он далек от того, чтобы быть бедным, — и, как правило, не любит, когда его таковым считают. Тот факт, что десятки миллионов человек — а 40 % населения представляют собой значительную социальную группу, располагающуюся между богатыми и бедными, — лично владеют несколькими сотнями тысяч евро, а в целом им принадлежит от четверти до трети национального имущества, представляет собой немаловажную трансформацию. Речь идет об изменении исторического масштаба, которое заметно преобразило социальный пейзаж и политическую структуру общества и способствовало новому определению категорий конфликта вокруг распределения. Поэтому очень важно понять его причины.
В то же время эта трансформация также выразилась в очень сильном снижении доли крупнейших состояний: доля верхней центили в Европе уменьшилась более чем вдвое — с более чем 50 % в начале XX века до примерно 20–25 % на рубеже XX–XXI веков. Мы увидим, что это в значительной степени изменило категории, которыми оперировал Вотрен, в том смысле, что сильно уменьшилось количество состояний, крупных настолько, чтобы можно было бы жить на получаемую с них ренту, т. е. снизилась вероятность того, что Растиньяку жилось бы лучше, если бы он женился на мадмуазель Викторине, а не продолжил изучать право. Это изменение тем более важно с исторической точки зрения, что крайняя степень концентрации имущества, наблюдавшаяся в Европе в 1900-1910-е годы, имела место и на протяжении всего девятнадцатого столетия. Все имеющиеся в нашем распоряжении источники указывают, что эти цифры — около 90 % имущества для верхней децили и по меньшей мере 50 % для верхней центили — также были характерны для традиционных аграрных обществ, будь то Франция при Старом режиме или Великобритания XVIII века. Мы увидим, что такая концентрация капитала на самом деле является необходимым условием для того, чтобы могли существовать и процветать имущественные общества, описанные в романах Бальзака и Джейн Остин и полностью предопределявшиеся состояниями и наследством. Поэтому одна из главных целей нашей книги заключается в том, чтобы попытаться понять условия достижения, сохранения, обвала и возможного возвращения подобной степени концентрации имущества.
Теперь исследуем, каких масштабов достигает общее неравенство доходов, получаемое при совмещении трудовых доходов и доходов с капитала (см. таблицу 7.3). Сюрпризов здесь ожидать не приходится: уровень общего неравенства оказывается промежуточным между неравенством в трудовых доходах и неравенством в собственности на капитал. Также можно отметить, что общее неравенство в доходах ближе к неравенству в труде, чем к неравенству в капитале, что не вызывает особого удивления, поскольку трудовые доходы, как правило, составляют от двух третей до трех четвертей в общем национальном доходе. Если точнее, то верхней децили в иерархии доходов принадлежало примерно 25 % национального дохода в наиболее эгалитарных скандинавских обществах 1970-1980-х годов (в Германии и Франции в те времена этот показатель составлял около 30 %, а сегодня приближается к 35 %); в обществах с самым высоким уровнем неравенства доля верхней децили может подниматься до 50 % национального дохода (в том числе около 20 % для верхней центили), как это было при Старом режиме или в Прекрасную эпоху во Франции и в Великобритании или же в Соединенных Штатах в 2010-е годы.
Можно ли представить себе общество, в котором концентрация доходов была бы выше этого максимального уровня? Конечно нет. Если бы верхняя дециль присваивала бы себе, скажем, 90 % ежегодно производимых ресурсов (а верхняя центиль — 50 %, как в случае с имуществом), то такая ситуация, вполне вероятно, очень скоро привела бы к революции, разумеется в отсутствие чрезвычайно эффективного репрессивного аппарата.
Когда речь идет о собственности на капитал, такой уровень концентрации уже чреват сильной политической напряженностью и плохо коррелирует со всеобщим избирательным правом. Он может быть приемлем в том случае, если доходы с капитала представляют собой лишь ограниченную часть национального дохода: от четверти до трети, иногда немного больше, как это было при Старом режиме, хотя и такая концентрация будет чрезвычайно высокой. Однако если такой уровень неравенства применяется ко всему национальному доходу, то довольно трудно представить, что население будет терпеть такую ситуацию в течение долгого времени.
Вместе с тем ничто не позволяет нам утверждать, что верхняя дециль не может преодолеть порог в 50 % национального дохода и что мир рухнет, если в одной стране этот символический рубеж будет перейден.
На самом деле имеющиеся у нас исторические данные относительно несовершенны, и нельзя исключать, что этот символический предел уже переступался. Вполне вероятно, что доля верхней децили была больше 50 % и приближалась к 60 % национального дохода и даже превышала эту отметку при Старом режиме и накануне Французской революции или в целом в традиционных аграрных обществах. Более или менее приемлемый характер столь крайнего неравенства зависит не только от эффективности репрессивного аппарата, но и — а возможно, и прежде всего — от эффективности аппарата оправдания. Если неравенство воспринимается как оправданное, например потому, что оно проистекает из того факта, что самые богатые предпочитают работать больше или более эффективно, чем самые бедные, или же потому, что попытки помешать им зарабатывать больше неизбежно нанесли бы вред самым бедным, то концентрация доходов вполне может побить исторические рекорды. Именно поэтому в таблице 7.3 мы указали вероятный новый рекорд, которого Соединенные Штаты достигнут к 2030 году в том случае, если неравенство в трудовых доходах — и в меньшей степени неравенство в собственности на капитал — продолжит развиваться так же, как и в последние десятилетия. Тогда доля верхней децили достигнет примерно 60 % национального дохода, а на нижнюю половину населения будет приходится лишь 15 % национального дохода.
