— Только не Фолкстон, — возражал Джек, скача на муле по поросшим травой тропам. — Дувр. Сеймур командует «Аметистом». Нынче ночью он повезет во Францию императорского посла. Он возьмет нас на борт. Мы с ним вместе служили на «Марлборо». А с борта корабля флота Его Величества мы можем послать судебных приставов ко всем чертям.

Проехав миль пять, Джек сказал:

— Стивен, вы знаете, что за письмо вы принесли мне? В маленьком конверте, запечатанном облаткой?

— Не знаю.

— Оно было от Софи. Письмо было адресовано мне лично, вы слышите? Она пишет, что появились слухи об этом Адамсе и его претензиях, которые могли мне досадить. Но все это лишь сплетни. Досадная болтовня. Она видела его считанные разы, да и то когда он умасливал ее мамашу. Она пишет и о вас. Передает горячий привет и говорит, что будет рада увидеть вас в Бате. Погода стоит чудесная. Боже мой, Стивен, я никогда еще не чувствовал себя таким несчастным. Состояние пропало, возможно, также и карьера, а теперь еще вот это…

— Не могу выразить, какое это облегчение, — произнес Джек, наблюдая, как стаксель «Аметиста» наполняется ветром, — оказаться в море. Здесь все ясно и просто. Я имею в виду не бегство от судебных приставов; я о сложностях береговой жизни вообще. Думаю, что я не очень-то приспособлен к суше.

Оба стояли на шканцах, в окружении потерявших дипломатическую надутость атташе, секретарей и прочих лиц посольской свиты, которые качались из стороны в сторону, цепляясь за снасти и друг за друга, когда фрегат начало подбрасывать на волнах после того, как скалы Дувра скрылись в пелене летнего дождя.

— Да, — заметил Стивен, — я тоже когда-то чувствовал себя как неумелый акробат, идущий по канату. Мне тоже все представляется иначе. Совсем недавно я приветствовал бы эту перемену без сожаления.

Тулон. Мистраль наконец-то стих, так что на поверхности моря не осталось почти ни одного гребня, увенчанного шапкой пены. Воздух был по-прежнему прозрачен, и в подзорную трубу, с холмов предместий, можно было разобрать названия семи линейных кораблей, стоящих на Petite Rade [10]: «Формидабль» и «Эндонтабль» — оба восьмидесятипушечники, а также «Атлас», «Сипион», «Энтрепид», «Монблан» и «Бервик», каждый из которых был вооружен семьюдесятью пятью орудиями. При виде последнего корабля английская гордость могла быть уязвлена, поскольку еще несколько лет назад он принадлежал британскому королевскому флоту. Если бы англичанам удалось заглянуть в тщательно охраняемые доки Арсенала, то их гордость пострадала бы снова — там стояли еще два британских семидесятичетырехпушечника: «Ганнибал», отбитый у сэра Джеймса Сомареса в Гибралтарском проливе в 1801 году, а также «Суифтшюр», захваченный неприятелем в Средиземном море перед самым заключением мира. Эти трофеи спешно ремонтировались.

Да и сам Тулон был весь охвачен самой кипучей деятельностью. Молчаливые, покрытые зеленью холмы, огромные мысы и острова, гигантская ширь Средиземного моря, простирающегося за ними — синего и неподвижного; потоки горячего слепящего света, и за всем этим — шумный, скученный городок, кишмя кишащий крохотными фигурками — белые рубахи, синие штаны, ярко-красные кушаки, — и каждая из них была при деле. Даже под лучами жаркого солнца они трудились словно муравьи — суда сновали из Арсенала на Petite Rade, с Petite Rade на Grande Rade [11], от крупных кораблей к набережным и обратно. Мастера облепили огромные, мощные корабли на стапелях, орудуя теслами, молотками для конопачения, буравами, кувалдами, баграми. Команды каторжников разгружали дуб с Рагузы, стокгольмскую смолу, гамбургскую паклю, рижские рангоутные дерева и тросы. Шум вся эта сутолока производила несусветный. Бесчисленные запахи огромного порта, вонь сточных канав, протухшей воды, раскаленного камня, жареного чеснока и рыбы, смешиваясь, поднимались ввысь.

— Обед, — произнес капитан Кристи-Пальер, закрывая перечень смертных приговоров кошелькам, — начнем с бокала «баньюля», анчоусов и горсти оливок, черных, разумеется. Потом, пожалуй, заглянем в миску ухи Эбера, за которой последует обыкновенная лангуста в court bouillon [12]. Затем настанет черед отведать gigot en croute [13]. Барашек особенно изумителен теперь, когда тимьян в цвету. Под конец закажем сыр, землянику и какой-нибудь пустячок к нашему кофе — к примеру, немного английского джема. И никаких ваших архитектурно-гастрономических сооружений, Пеноэ; моя печень не выдержит их в такую жару. А нам предстоит выполнить уйму работы, если мы хотим, чтобы «Аннибал» был готов к спуску на следующей неделе. Нужно еще заняться всеми досье Дюмануара. Хорошо бы он вернулся. Я бы еще нынче допросил мальтийцев. Если мы задержимся с обедом, то их не успеют расстрелять…

— Давайте оросим барашка «тавелем», — предложил капитан Пеноэ, который знал, что рискует услышать философские замечания не только по поводу пищеварения, но и весьма неуместные, относительно Понтия Пилата и того, как неприятно допрашивать подозреваемых в шпионаже — совсем недостойное занятие для офицера, — если сотрапезника не прервать. — Он такой…

— Два «ростбифа» желают вас видеть, месье, — сообщил вестовой.

— О нет! — воскликнул капитан Кристи-Пальер. — Только не сейчас, черт бы их побрал. Скажите, что меня здесь нет, Жанно. Возможно, буду в пять. А кто они?

— Первый — Обри, Жак. Утверждает, что он капитан ихнего флота, — отвечал вестовой, разглядывая, прищурив глаза, официальный документ, который держал в руках. — Родился 1 апреля 1066 года в Бедламе [14], Лондон. Род занятий отца: монах. Род занятий матери: монахиня. Девичье имя матери: Лукреция Борджиа. Второго пилигрима зовут Этьен Матюрен…

— Живее, — воскликнул капитан Кристи-Пальер. — Мои панталоны, Жанно, мой галстук. — Для удобства он сидел в исподнем. — Сукин ты сын, где сорочка?! Пеноэ, сегодня мы должны устроить отменнейший обед. Найди одежную щетку, Жанно. Этот англичанин мой бывший пленник, я вам о нем рассказывал. Отличный моряк, интересный собеседник. Вы, конечно, не станете возражать, если мы будем разговаривать по-английски. Как я выгляжу?

— Если встанете на ходули, — отвечал по-английски капитан Пеноэ, — и выкатите грудь колесом, то произведете на них впечатление.

— Приглашай их, Жанно, — произнес Кристи-Пальер. — Дорогой мой Обри! — воскликнул он, заключая Джека в объятия и целуя его в обе щеки. — Позвольте представить вас: капитан фрегата месье Пеноэ — капитан фрегата сэр Обри, а это доктор Мэтьюрин. Одно время они оба были гостями на моем «Дезэ».

— К вашим услугам, сэр, — отвечал капитан Пеноэ.

— Domestique, monsieur [15] — отвечал Обри, покраснев. — Penhoet? Je preserve — je ai — le plus vivide remembrance de vos combatte a Ushant, a bord le Pong, en vingtquatre neuf. — Последовало вежливое, внимательное, но гробовое молчание, и, обратясь к Кристи-Пальеру, Джек спросил: — Как правильнее сказать: «У меня остались самые живые воспоминания о доблестных действиях капитана Пеноэ близ Юшанта в 1799 году?»

Когда капитан Кристи-Пальер произнес эту фразу, в отличие от Обри действительно по-французски, вновь появились улыбки, на этот раз более приветливые; он благодарно пожал англичанам руки и заметил:

— Мы все можем говорить по-английски. Мой коллега — один из наших лучших переводчиков. Давайте-ка сразу приступим к обеду. Вы устали, запылились, выбились из сил. Издалека ли сегодня прибыли? Как переносите эту жару? Необычно для мая. Вы видели моих кузин в Бате? Мы можем рассчитывать на вашу компанию на какое-то время? Как я рад вас видеть!