Телефонист надрывался у аппарата. Полковника нигде не было.

В тот момент, когда Соколин решил атаковать самолично, показался на взмыленном коне полковник Седых.

— Что вы делаете, капитан? — хрипло закричал с коня Седых. (Полковник был явно расстроен.) — Где второй батальон? Вы не видали второго батальона? — прокричал он и помчался по опушке, так и не дав распоряжений об атаке.

Соколин пожал плечами. По ту сторону лесной дороги послышался треск, и показалась лошадь комдива Кондратова.

— Почему не атакуете, капитан?

Соколин не успел ответить.

Из лесу выкатились на дорогу, с винтовками наперевес, «вражеские» бойцы.

Они бежали прямо на Соколина, во главе с молодым вихрастым лейтенантом.

— Ур-ра! — закричал Соколин.

Батальон кинулся на «врагов» и окружил их.

Не раз уже избежавший плена, лейтенант, застрявший теперь со взводом в лесу и отрезанный от своих, пытался было прорваться.

Но превосходство «красных» было явное: батальон против взвода.

— Ну как, Паша? — усмехаясь, спросил Кондратов Дубова, устало прислонившегося к дереву. — Навоевался?

За все время похода нм не удалось перекинуться словом друг с другом.

— Приготовиться к атаке! — командовал Соколин.

И Дубов, чувствуя, что у него не осталось никаких сил бежать под пулеметным огнем через вязкое, рыхлое поле, сумрачно посмотрел на комдива. «Хорошо ему на коне!»

Поймав его взгляд, Кондратов рассмеялся.

— Петров, — кликнул он ординарца, — дайте коня товарищу комиссару.

— Вперед! — крикнул Соколин.

Но в этот момент громкий переливчатый звук рожка пронесся над лесом, над полем, над войсками.

— Отбой, — оказал комдив.

Дивизионный разбор был назначен на «высоте с рябиной».

На всех командирских схемах была нанесена эта высота маленьким, едва заметным кружком.

Не один тактический замысел связан был с этим кружочком. Рябина была меткой, отличающей эту высоту от десятков других.

Командиры пришли сюда прямо с боевых полей — в пилотках, в касках, в кожаных шлемах, в шинелях, в плащах и в синих комбинезонах: пехотинцы, кавалеристы, танкисты, саперы, летчики.

Узнавали друг друга, весело перешучивались, забывали о своей усталости, припоминали отдельные эпизоды сражений.

На больших щитах висели карты боев и походов. Немалый путь проделали бойцы, немало сражений провели, боев за леса, за деревни и переправы!

Как-то оценит их комдив? Кого отметит он и кого поправит?

Комдив стоял, прислонясь к рябине. Он знал почти каждого на них — своих помощников, своих бойцов.

Он знал, что бородатый полковник Седых груб и невоздержан на язык, а маленький полковник Быков всегда спокоен и уравновешен.

Он знал, что начхим Петров огорчен недостаточной химической подготовкой дивизии; командир саперного батальона Лампе запоздал с подготовкой надувных лодок и чуть не сорвал переправы полка; посредник, комиссар Дубов, сильно устал, но не хочет этого показывать. Комдиву приятно было, что не сдает старый приятель.

Он знал, что пилот Сташенко и комбат Соколин любят друг друга.

Знал он также, что во время маневров у комбата танкиста Довженко родился сын, и комбат, получив телеграмму об этом перед самым наступлением, не раз перечитывал ее, сидя в машине.

Командиры ждали его слов. Наштадив Кундэ нетерпеливо поглядывал на него.

Комдив поднял руку. Ветер расшумелся над рябиной, и нельзя было долго на ветру томить уставших людей.

— Товарищи командиры, — сказал комдив, — мы прошли с вами сквозь леса и селения. Мы пересекли шесть рек. Наши бойцы показали, что готовы к боям. У нас хорошие люди, хорошие бойцы. Надо беречь их, беречь и растить.

— Товарищи командиры, — сказал комдив, — мы прошли с вами сквозь леса и селения.

Дубов стоял рядом с Соколиным; он слушал комдива и вспоминал, как много лет назад говорил свою первую речь на маевке в лесу Андрейка Кондратов.

Их было тогда семь человек, таившихся в лесистой балке, и с минуты на минуту они ждали появления жандармов.

А теперь тысячи бойцов прислушиваются к словам Андрея…

Кондратов взмахивал рукой, сжатой в кулак.

— Много игры, — говорил комдив. — Бойцы не боятся пули, знают — не ударит. Идут в рост при перебежках. Нет маскировки. Связь, охранение, разведка… Основное… основное… — поднял голос комдив. — Вы волевые люди… Вон у многих из вас, — кивнул он в сторону Соколина, — значок парашютиста. А командовать не всегда умеете. Бой есть бой. Надо заставить бойца понять, что это бой, а не игра. Видите облако? — Он поднял глаза вверх, и все посмотрели на небо. — Используйте его тень при перебежках! А когда нужно, ползком, товарищи командиры! — Он переждал сильный порыв ветра. — Не соблюдается устав. Нет связи. Командир одного из полков потерял в бою целый батальон. Это преступление. Так не командуют полком.

Полковник Седых нервно теребил бороду. Его фамилия не была названа, но все знали, о ком идет речь. Его, старого вояку, командовавшего полком еще под Перемышлем, его смеет учить этот новоявленный стратег! Партизан. «Солдатский генерал». Им, таким вот, дают ромбы. Они в чести. А он, Седых, не заслуживает. Его можно позорить перед всей дивизией. Ничего не поделаешь. Эти пролетарские Суворовы сейчас в седле…

— Плохое взаимодействие, — говорил комдив. — Танка идут без связи с пехотой. В последнем бою вы отдали ваши танки противнику, капитан Соколин.

Соколки не выдержал. Всегда сдержанного и дисциплинированного, его сейчас прорвало.

— Я виноват только в том, что слушался приказа полковника! — крикнул он. — Полковник фактически сорвал всю атаку.

Полковник Седых побагровел.

Комдив нахмурился.

— Вы забываетесь, товарищ капитан, — сурово оборвал он Соколина, — прошу не прерывать меня.

Галя Сташенко слушала комдива внимательно, как в все. Здесь он был такой серьезный и строгий. Ей было жалко Сашу. Очень уж суров был комдив.

— Итак, товарищи командиры, мы достигли больших успехов. Мы идем в гору. Однако, — закончил комдив, — гора еще высока и крута…

Командиры возвращались к своим частям на отдых.

— Крепко, крепко, — говорил Дубов Соколину, — А вашего «Бороду» как расчехвостил! У того волосы торчком встали. Да и вам, батенька, за компанию влетело. Ничего не поделаешь. Дисциплина…

Соколин насупился.

— Конечно, надо было сдержаться, но ведь прав все ж таки был я…

— Так всё ничего, — разъяснял Степа Пеньков Ване Курмышонку (они взгромоздились на рябину и оттуда следили за командирами), — разведка только подкачала.

— Степ… а это кто же с тремя шпалами?

— «Борода»? — небрежно спрашивает Степа, — Это наш полковник. А этот со шпалой — Соколин, мой командир. Храбрый, как лев… Мы с ним белых у реки разбили.

Ванька восхищенно смотрит на приятеля… Ну и повезло Степке! Во всамделишной войне участвовал.

— А с белой повязкой кто, Степ?

Роль Дубова в бою неясна Степке.

— Это, — говорит он неопределенно, — это… с ромбом-то? («Надо будет потом узнать у Соколина»). Это самый главный по реносцировке.

Это спутанное, подслушанное Степкой сложное и непонятное слово должно убедить Ваньку и отвадить от расспросов.

— А я даже наверное теперь в этом полку останусь, — переводит Степа разговор. — Сам капитан просил: «Ты уж от нас, товарищ Пеньков, не уходи, мы тебя к пулемету определим».

— Ах, Степа!.. — захлебывается Ванька.

…Дубов, Соколин и Галя шли по дороге к полку. Дубов впереди, Соколин и Галя поодаль.

— Сашко, — сказала Галя, тихонько пожимая руку комбату, — а я ведь тогда так при десанте волновалась…

Длинная машина нагнала их и обдала грязью. В машине сидели комдив и… Степа.

— Паша! Дубов! — кричал комдив, — Айда в машину, к Пенькову обедать едем! И вы, ребята, и вы! — махнул он Гале и Соколину — Живее!.. Не задерживайте: Степан Никитич кушать хочет.