— Можете вести, товарищ Дубин, — приложил полковник руку к пилотке.

И Дубову показалось, что он нарочно спутал его фамилию и говорил с ним свысока и пренебрежительно.

В обед сам начальник лагерей комдив Кондратов вместе с полковником посетил палатки комиссаров.

Дубов был дежурным по сбору. К Кондратову он собирался забежать с первого дня своего прихода в лагеря. Рассказать он хотел ему о многом. И о том, как решил он пойти на сбор, и о деньках прошлых вспомнить, и о порядках лагерных потолковать.

Теперь, увидев Кондратова на первой линейке, он рванулся к нему и протянул уже руку.

Едва приметная смешливая искорка блеснула в глазах комдива.

— Товарищ Дубин, — опять коверкая его фамилию, резко сказал полковник Седых. — начальник лагерей ждет вашего рапорта.

И Кондратов не оборвал полковника. Кондратов смотрел прямо в глаза дежурному и ждал.

Дубов побагровел. Он машинально поправил противогаз в поднял руку к пилотке. Рука его дрожала. Кругом, у палаток толпились комиссары. Они видели замешательство Дубова и с удивлением приглядывались к тому, что происходило на первой линейке.

— Смир-рно! — хрипло скомандовал Дубов. — Товарищ комдив, — глухим голосом представился он, — дежурный по сбору политсостава комиссар бригады запаса Дубов.

— Здравствуйте, товарищ бригадный комиссар, — пожал ему руку Кондратов (он еле сдерживал себя, чтобы не засмеяться — до того уморительный и растерянный вид был у Павла Дубова).

— Вольно, вольно… — махнул он рукой, заметив, что комиссары все еще стоят навытяжку.

— Вечером, товарищ дежурный, прошу зайти ко мне, — сухо приказал комдив Дубову. И только в глазах его опять мелькнула знакомая искорка.

Комдив остался недоволен состоянием комиссарских палаток. При очередном построении начальник сбора полковник Седых говорил о противогазах, которые висят вразнобой, о книжных холмах на полках, о койках. Сколько неприятностей доставляли эти койки Дубову! Никак у него не выходило с заправкой. По утрам он даже запаздывал в строй, управляясь с непослушным одеялом и обливаясь потом над горбящимся сенником. Сколько времени и нервов приходится тратить на эти мелочи!

Однажды он попал в расположение красноармейского батальона. Его встретил докладом молодой командир батальона капитан Соколин. И Дубов даже не знал толком, как ответить.

Он стоял перед капитаном, мучительно краснея за свой растрепанный вид, за гимнастерку с пятнами от оружейного масла и не совсем свежий воротничок.

Сделав в части доклад о международном положении, Дубов осматривал красноармейские палатки.

Вернувшись к себе, он прежде всего сорвал старый воротничок и аккуратно подшил новую белую полоску.

В этот день Дубов бросил гранату на три метра дальше обычного.

К Кондратову Дубов сначала решил не ходить Обиделся. Но комдив вызвал его. Пришлось подчиниться…

Домик Кондратова помешался близ штаба дивизии. Вся терраса была оплетена хмелем и какими-то необычайно пышными красными цветами.

На террасе стоял большой стол. Электрическая лампа под голубым абажуром ярко освещала книги, карты, бумаги. Когда подошел Дубов, Кондратов, склонясь над картой, размечал что-то большим красным карандашом, напевай вполголоса.

Опавшие листья заглушала шага Дубова.

— Разрешите зайти, товарищ комдив? — почтительно, не без иронии, спросил Дубов.

Кондратов вскинул голову, сощурил глаза и весело рассмеялся.

— Заходи, заходи, бравый дежурный.

Комдив перескочил через перила террасы («До чего все-таки ловок этот Андрей!» мелькнула завистливая мысль у Дубова) и сжал Павла в своих крепких объятиях.

— А рапорт, однако, отдавать надо, товарищ комиссар. Жалуется на тебя «Борода».

— А рапорт, однако, отдавать надо, товарищ комиссар.

Они сидели на террасе, пили горячий крепкий чай. (Помнил Андрей Кондратов, что такой именно, почти черный чай любил Паша Дубов).

В этот вечер они вспоминали о боях, о далекой тайге, о быстрых дальневосточных реках, и о том, как слетел однажды с коня вместе с седлом Дубов, не заметив, что ослабла подпруга, и как пел эскадронный запевала Снегирев, и как крепко влюбился Андрей Кондратов в посьетскую черноокую кореянку.

А потом друзья пели вполголоса старую свою любимую песню, которую так здорово запевал в эскадроне Снегирев.

начинал комдив Кондратов.

подтягивал директор Дубов.

Дежурный по лагерному сбору комбат Соколин, проходя по командирскому городку, увидал огонек в домике комдива, услыхал песню и с удивлением долго вглядывался сквозь листву в крупные расплывчатые силуэты командиров.

…На десятый день Дубов получил сразу два письма. Первое было от сына.

«Отец, — писал Дмитрий большими прописными буквами. — привизи мне патроноф и маленькую пушку… и еще Варашилафский значок».

Дубов два раза с улыбкой прочел это нехитрое письмо.

Второе письмо было с завода. Вася Штыбов сообщал ему, что пустили печь. Плавка прошла хорошо, был секретарь обкома и другие гости. Рабочие и он, Вася, шлют Павлу Федоровичу горячий привет и желают успеха в его военных операциях, и пусть он не беспокоится за завод: дела идут подходяще.

Лагерный сбор комиссаров выделил делегацию для приветствия открывшейся партийной конференции.

Возглавлять делегацию было поручено Дубову.

В этот день он долго чистил сапоги и даже сходил в портняжную мастерскую — выутюжить гимнастерку.

Девять делегатов построились перед палатками, и начальник сбора полковник Седых устроил им смотр. Смотр этот обидел Дубова. Сколько раз он ездил на партийные съезды, а тут осматривают, как мальчишку, можно ли, дескать, в свет выпустить.

— Прямее держитесь, товарищ Дубов, — подошел к нему «Борода». — И потом пояс у вас не на месте.

Дубов едва сдержался, чтобы не ответить ему, но смолчал, Дисциплина… Пояс он все-таки поправил.

…Дубов получил слово вскоре после открытия заседания. Теперь уже он, совсем как Седых, пытливо оглядел предводимую им восьмерку.

— Сми-и-рно!.. — скомандовал он протяжно.

И девять человек в красноармейской форме застыли на трибуне.

Директоры заводов, секретари партийных комитетов, писатели и редакторы были среди этих девяти. Их знали люди, сидящие в зале, знали по сводкам, по статьям в газетах, по выступлениям на предыдущих конференциях.

Необычное появление их в армейской форме и бравый, воинственный вид вызвали дружные хлопки всего зала.

Дубов заметил, как удивленно привстал Серго, а Климент Ефремович посмотрел в сторону делегации и шепнул что-то такое, от чего Серго покачал головой и засмеялся.

Первый раз за многие годы Дубов так сильно волновался, произнося слова приветствия. Он все боялся, как бы не показаться смешным и не подвести Красную армию.

…Напряженно вслушивался Дубов в речь маршала. Ему казалось, — никогда еще так остро не воспринимал он речь народного комиссара обороны.

Когда нарком кончил, все делегаты встали и пели «Интернационал», пели горячо и вдохновенно.

И Дубов был горд, что представляет здесь, на конференции, ту великую Красную армию, о которой говорил маршал.

После, сидя уже в зале, рядом с товарищем, директором соседнего завода, он с интересом выслушивал областные новости.

Вдруг тот замолчал в посмотрел в сторону президиума.

— Наш-то нарком, — сказал он Дубову, — вашему на тебя указывает.

Дубов поглядел на сцену. Серго с Ворошиловым оживленно о чем-то толковали, поглядывая в его сторону.

«Который же из них мой?» подумал Дубов и усмехнулся.