- Какая биржа? Я говорю о газетной бумагѣ, писчей, оберточной — все что угодно! Получите за кольца. Вы ихъ пришлете ко мнѣ съ мальчишкой — не хочется таскаться съ этой ерундой. Или лучше я ихъ на пальцы надѣну. Экіе здоровые каменищи. Не выпадутъ?

— О, помилуйте…

— A то выпадутъ — и пропало кольцо. Куда оно тогда? Намѣсто камня — дырка. Будто окно съ выбитымъ стекломъ. Прощайте.

Въ тотъ же день вечеромъ я увидѣлъ его въ мебельномъ магазинѣ…

- Послушайте, — горячился онъ. Поймите: если бы вы сказали мнѣ: хочу имѣть самую лучшую бумагу — я отвѣтилъ бы: вотъ эта лучшая. A вы мнѣ не говорите прямо, что хорошо, что нѣтъ. Вы говорите, что эта гостиная розоваго дерева, a эта — Людовика, ну? Какая же лучшая?

- Какая вамъ понравится…

- A которая дороже?

- Розоваго дерева. Три тысячи двѣсти.

— Ну вотъ эту и заверните. Затѣемъ — какія еще комнаты есть y васъ?

- Кабинетъ, спальня, столовая, передняя…

— A еще!

- Будуары еще есть.

— Ну, это всего шесть. A y меня десять. Чѣмъ же ихъ заставлять прикажете?

— A кто y васъ еще будетъ помѣщаться въ квартирѣ?

- Я одинъ!

— Гм!.. Можно тогда библіотеку.

— Семь! A еще?

— Можно тогда какую-нибудь комнату въ русскомъ стилѣ. Потомъ, ну… сдѣлайте второй кабинетъ. Одинъ для работы, другой… такъ себѣ.

Оба глядѣли другъ на друга безсмысленными отъ натуги глазами и мучительно думали.

- Это девять. A въ десятую что я поставлю?

— A десятую… сдайте кому-нибудь. Ну, на что вамъ одному десять? Довольно и девяти. Сдадите — вамъ же веселѣе будетъ.

- Это идея. Мнѣ бы хотѣлось, чтобы эта комната была стильная.

- Въ какомъ стилѣ, м-сье?

- Въ хорошемъ. Ну, вы тамъ сами подберите. Охо-хо… Теперь подсчитайте — сколько выйдетъ?

A на другой день я къ своему и его удивленію (онъ уже началъ привыкать къ моему лицу) встрѣтилъ его на картинной выставкѣ.

Онъ помѣстился сзади меня, поглядѣлъ изъ-за моего плеча на картину, передъ которой я стоялъ, и спросилъ:

- Это хорошая?

- Картина? Ничего себѣ. Воздуху маловато.

— Ну! A я уже, было, хотѣлъ купить ее. Вижу вы долго смотрите — значить, думаю, хорошая. Я уже три купилъ.

- Какія?

- Да вотъ тѣ, около которыхъ стоять. Я себѣ такъ и думаю: тѣ картины, около которыхъ стоять — значить, хорошія картины.

Я принялъ серьезный дѣловой видъ.

— A сколько людей должно стоять передъ картиной, чтобы вы ее купили?

- Десять, — такъ же серьезно отвѣтилъ онъ. — Не меньше. Три, пять, шесть — уже не то.

A вы сообразительный человѣкъ.

— Да; я только ничего не понимаю во многомъ. A природный умъ y меня есть. Вы знаете, какъ ловко я купилъ себѣ автомобиль? Я вѣдь въ нихъ ничего не понимаю… Ну вотъ прихожу въ автомобильный магазинъ, расхаживаю себѣ, гуляю. Вижу, какой-то господинъ выбралъ для себя машину… осмотрѣлъ онъ ее, похвалилъ, сторговался, a когда уже платилъ деньги, я и говорю: «уступите ее мнѣ, пятьсотъ отступного»… Удивился, но уступилъ. Хорошій такой господинъ.

- У васъ, очевидно, большія средства?

— Ахъ и не говорите. Намучился я съ ними… Вы уже уходите? Пойдемъ, я васъ подвезу на своей машинѣ… Прогуляться хотите? Ну, пойдемъ пѣшкомъ…

Взявъ меня подъ руку, онъ зашагалъ подлѣ, заискивающе глядя мнѣ въ глаза и согнувшись въ своей великолѣпной шубѣ…

— Я былъ раньше такой бѣдный, что ужасъ: служилъ конторщикомъ, получалъ 40 рублей въ мѣсяцъ, но скопилъ сто рублей. Пришелъ одинъ товарищъ, говорить: «Давай купимъ пятнадцать стопъ бумаги, a черезъ недѣлю продадимъ». — «Давай». Купили по десяти рублей — черезъ недѣлю продали по четырнадцати. Подождалъ онъ. — «Давай, говоритъ, купимъ по пятнадцати, продадимъ по двадцати». Опять купили, опять продали. Понимаете? Дѣлать ничего не надо, a только покупать, подождать, a потомъ продавать. Понялъ я, въ чемъ штука, сталъ одинъ работать. Даже дѣло проще пошло: пріѣзжаю на бумажную фабрику: почемъ эта бумага? По восемнадцать! — Дѣлайте тысячу стопъ. Вотъ задатокъ. Дашь задатокъ и ждешь. Черезъ двѣ недѣли — письмо: «эта бумага уже стоить по двадцать четыре. Предлагаемъ пять тысячъ отступного». Беру отступное, заказываю новую. Понимаете, удобство? Ни брать бумаги не нужно, ни возить ее, ни продавать… Ты себѣ гуляешь, a она себѣ растетъ. Очень спокойное дѣло. Ну, a теперь я рѣшилъ зажить по-человѣчески… Скажите, лошадь имѣть — шикарно?

- Очень.

- Надо бы купить. Знаете что? Я въ лошадяхъ ничего не понимаю. Вы купите лошадь, съ этой самой… съ повозкой! A потомъ продайте мнѣ съ надбавкой. Заработаете — и мнѣ спокойнѣе.

— Нѣтъ, я этими дѣлами не занимаюсь.

- Жалко. На кого это вы такъ посмотрѣли?

- Дама одна прошла. Красивая.

- Серьезно, красивая? Да очень. Эффектная.

— Слушайте, a что если ее взять на содержаніе?

- Почему непремѣнно ее?!..

— Я въ этомъ, видите ли, ничего не понимаю, a вы говорите — красивая. Возьму ее на содержаніе, а?

- Позвольте! A вдругъ это порядочная женщина.

— Ну, извинюсь. Большая бѣда. Сколько ей предложитъ, какъ вы думаете?

— Ей Богу, затрудняюсь.

- Предложу три тысячи въ мѣсяцъ, чортъ съ нимъ…

Онъ догналъ даму, пошелъ съ ней рядомъ… Заговорилъ… На лицѣ ея послѣдовательно выразилось: возмущеніе, удивленіе, смущеніе, недовѣрчивость, колебаніе и, наконецъ, — радость, розовымъ свѣтомъ залившая ея красивое лицо.

Покупатель бумаги нашелъ самое нужное въ своей пустой жизни…

И подумалъ я:

«Теперь ты научишься и брилліанты покупать съ толкомъ, и обстановку выбирать въ настоящемъ стилѣ, и лошадь y тебя будетъ не одна, a двадцать одна, и картины появятся такія, передъ которыми будутъ останавливаться не десятки, a сотни, и во всемъ поймешь ты смыслъ и толкъ… и когда поймешь ты все это, какъ слѣдуетъ — не будетъ y тебя ни картинъ, ни лошадей, ни брилліантовъ, ибо есть справедливость на землѣ, ибо сказано: изъ земли взять, въ землю и вернешься.

Да будетъ впослѣдствіи тебѣ твое сорокарублевое жалованье пухомъ!»

Я сидѣлъ въ залѣ Дворянскаго собранія на красномъ бархатномъ диванѣ и слушалъ концертъ симфоническаго оркестра, которымъ дирижировалъ восьмилѣтній Вилли Ферреро.

Я не стенографъ, но память y меня хорошая… Поэтому, постараюсь стенографически передать тотъ разговоръ, который велся сзади меня зрителями, тоже сидѣвшими на красныхъ бархатныхъ диванахъ.

- Слушайте, — спросилъ одинъ господинъ своего знакомаго, прослушавъ геніально проведенный геніальнымъ дирижеромъ «Танецъ Анитры». — Чѣмъ вы это объясняете?

— Что? Да вотъ то, что онъ такъ замѣчательно дирижируетъ.

- Простой карликъ.

- То есть, что вы этимъ хотите сказать?

— Я говорю — этотъ Ферреро — карликъ. Ему, можетъ быть, лѣтъ сорокъ. Его лѣтъ тридцать учили-учили, a теперь вотъ — выпустили.

- Да не можетъ этого быть, что вы! Поглядите на его лицо! У карликовъ лица сморщенныя, старообразныя, a y Вилли типичное личико восьмилѣтняго шалуна, съ нѣжнымъ оваломъ и пухлыми дѣтскими губками.

— Тогда, значитъ, гипнотизмъ.

— Какой гипнотизмъ?

— Знаете, который усыпляетъ. Загипнотизировали мальчишку и выпустили. Махай, молъ, палочкой.

- Позвольте! Всѣ ученые заявили, что подъ гипнозомъ человѣкъ можетъ дѣлать только то, что онъ умѣетъ дѣлать и въ нормальной жизни. Такъ, напримѣръ, девѣушку можно подъ гипнозомъ заставить поцѣловать находящагося вблизи мужчину, но никакъ нельзя заставить говорить ее по-англійски, если она не знала раньше англійскаго языка.

- Серьезно?

- Ну, конечно.

- Тогда все это очень странно.

- Въ томъ-то и дѣло. Я поэтому и спрашиваю: чѣмъ вы объясняете это?

— Можетъ, его мучили?

— Какъ мучили?

— Да вотъ, знаете, какъ маленькихъ акробатовъ…

Разсказываютъ, что ихъ выламываютъ и даже варятъ въ молокѣ, чтобы y нихъ кости сдѣлались мягче.