В дальнейшем я получил подтверждение, что беседа дала Джанин возможность пересмотреть отношения с надеждами. В результате надежды были признаны, но больше не были привязаны к единственному взятому на себя обязательству. Джанин стала способна видеть «приложимость» этих надежд к целому набору разных целей, которые она высоко ценила. Она стала гораздо менее подвержена фрустрации и отчаянию. Если бы в контексте терапии надежды и ожидания были описаны исключительно негативно, как нечто, от чего следует избавиться, возможность подобного исхода была бы утрачена.

Мартин, восьми лет от роду, и его родители обратились ко мне по поводу его боязливости. Боязливость фигурировала в жизни Мартина с четырёх лет и всё больше пронизывала разные области его жизни. Она была связана и с негативными физическими проявлениями, такими как головные боли, боли в желудке, с глубокой неуверенностью в себе при общении, с бессонницей и целым набором страхов. Родители Мартина делали всё возможное, чтобы докопаться до сути этой боязливости, однако все их исследования ни к чему не привели, и они уже были готовы прийти к заключению, что мальчик «просто трусоват».

Мы очень быстро перешли к экстернализующей беседе, и первый раз в жизни Мартин открыто описал свои страхи. Мне было интересно узнать имя каждого страха, отличить их друг от друга, получить яркое, конкретное образное описание, вывести их на чистую воду, уточнив их планы и занятия, услышать рассказ о последствиях этих занятий, — и в результате прийти к заключению о том, что именно эти страхи планируют для Мартина, какие у них виды на его жизнь. Таким образом, в экстернализующей беседе мы смогли «ощутить неощутимое». Проблеме, которая раньше занимала всю жизнь Мартина, были обозначены границы, пределы. По мере того как мы всё больше знакомились с природой этих страхов, я нашёл возможность спросить о том, какие силы могут их поддерживать. Страхи к этому времени были уже достаточно богато, насыщенно описаны, и Мартину было совсем несложно связать их с контекстом собственной жизни. Я узнал от него, что больше всего их поддерживают разные глобальные события в мире, включая цунами 2004 года, эпидемию СПИДа в Африке, войны в Ираке и Афганистане, террористические акты с участием смертников на Ближнем Востоке. Но как же он оказался так хорошо осведомлён об этих событиях? Оказывается, в тайне от родителей Мартин регулярно смотрел новости по телевизору

Теперь Мартин получил возможность обсуждать эти темы и свои тревоги с родителями. Таким образом, его опасения стали восприниматься как обоснованные, а его страхи больше не считались иррациональными. Мартин перестал чувствовать себя одиноким в своих переживаниях, а родители выразили ему своё уважение и положительно оценили то, что Мартин сам считал ценным в жизни. Он почувствовал, как родители гордятся им, он перестал быть в их глазах просто «трусоватым мальчиком». То, что они присоединились к разговору о его страхах и тревогах и стали вместе планировать и обсуждать, как можно с ними справиться, принесло Мартину большое облегчение. Негативные соматические последствия страхов быстро исчезли, так же как бессонница и большая часть его неуверенности. И хотя он продолжал очень беспокоиться о том, что происходит в мире, это больше не мешало ему жить. Если бы в контексте терапии страхи рассматривались исключительно в негативных терминах, возможно, Мартин и его семья никогда бы не увидели их в ином свете.

И последнее замечание по поводу метафор действий и поступков и негативного описания проблемы. Хотя я и поднял вопрос о рискованности использования метафор противостояния и метафор, конструирующих негативные описания, я не считаю, что им принципиально не следует отдавать предпочтение в работе. Иногда ко мне обращаются люди, которые живут с острым ощущением, что они борются за выживание. Для них метафоры поединка, битвы и обобщающе-негативное описание проблемы являются наиболее подходящими и лучше всего соответствуют их переживаниям, связанным с проблемой, по крайней мере во время терапии. Эти люди часто подвергались различным формам насилия и жестокого обращения, и я всегда осознаю, что развитие установки на борьбу и действия, которые оформляются под влиянием этой установки, могут быть жизненно важными для них.

В подобных обстоятельствах я признаю значимость такой установки, уважаю и почтительно отношусь к пониманию природы действий, позволившему людям выжить, и присоединяюсь к ним в исследовании дальнейших возможностей для действий, задаваемых этими метафорами. Однако я сам не ввожу намеренно метафоры битвы и не инициирую обобщающе-негативное описание проблемы. Когда люди принимают для себя одну-единственную метафору — метафору битвы, — я продолжаю искать другие, которые можно было бы применить для описания или предложения действий при пересмотре взаимоотношений человека с проблемой. Оставаясь чутким и внимательным к зарождению других метафор, я тем самым даю возможность постепенной перефокусировке, сосредоточению на чем-то ином, нежели схватка, борьба. Фиксация на метафоре битвы, поединка рискованна, и об этом я уже писал. Кроме всего прочего, эта метафора может актуализировать образ осаждённой крепости: человек чувствует, что он в безопасности только внутри своих стен, а жизнь давит на него. Это ведёт к усилению переживания уязвимости и, если говорить о долгосрочном влиянии этих терминов, может привести к ощущению утомления и снижения способности влиять на собственную жизнь.

Экстернализация ресурсов

Итак, мы обсудили использование экстернализующих бесед для рассмотрения проблем, с которыми люди обращаются на терапию. Однако эти беседы можно применять и более широко при пересмотре и переформулировании того, что часто определяется как «сильные стороны» или «ресурсы» людей. Например, в статье о нарративных подходах к работе с детьми и их семьями я привёл пример двойной экстернализации (White, 2006). Джерри и его семья обратились ко мне из-за того, что у Джерри были проблемы с приёмом пищи. Во время терапии я изначально поддержал экстернализацию этой проблемы, обозначенной как «Вредная маленькая фобия». После этого я поддержал экстернализацию силы, необходимой для участия в разных занятиях, которые Джерри очень ценил, однако был исключён из них в силу своей хрупкости и слабости. Она была определена как «Сила тигра» и в ходе экстернализующей беседы получила дальнейшее развитие, что было бы невозможно, если бы она осталась в статусе внутреннего качества. Экстернализация этой силы помогла Джерри и его родителям создать основу для того, чтобы освободить его жизнь от «Вредной маленькой фобии».

Карта определения позиции: четыре категории вопросов

Примерно десять лет назад, откликнувшись на просьбу предоставить карту развития экстернализующих бесед, я пересмотрел видеозаписи множества консультаций, проведённых мной : клиентами, с намерением выделить специфические категории вопросов, которые составляют основу этих разговоров. В результате у меня получилась карта «определения позиции» (statement of position map), которую я включил в раздаточные материалы для обучающих семинаров и стал вводить в учебный контекст. Эта карта даёт возможность рассматривать экстернализующую беседу как последовательность этапов, в основе которой лежат четыре основные категории вопросов (примеры карты приведены в конце главы). Я уже много лет представляю её на семинарах, обучающих нарративному подходу, и участники находят её полезной для развития собственных приёмов экстернализации. Обозначение четырёх категорий вопросов, таким образом, могло «распаковать» методы экстернализации и сделать их более прозрачными и доступными для воспроизведения, уникального применения и дальнейшего развития.

Как и все другие карты, описанные в этой книге, карта определения позиции может послужить руководством для проведения терапевтического интервью. Она особенно значима в тех ситуациях, когда люди представляют нам описания своей жизни через призму проблем или когда у них сложились крайне негативные заключения о себе, о своих взаимоотношениях с другими людьми. Эта карта не описывает все возможные аспекты экстернализующей беседы и не является неотъемлемым элементом или основой терапевтической беседы в нарративном подходе.