— Гух-х? — озадаченно поинтересовался рыжий Гырр минуту спустя.
Переводчик интерпретировал фразу так: «Зачем ты, странный человек, кривляешься, вертишь руками и делаешь непонятные жесты нашему любимому премногоблагодетелю?»
— Стараюсь! — ответил Гардинг, отплевываясь песком, ибо в процессе общения с монстром он сорвал с лица маску, пытаясь дополнить язык жестов элементами мимики. — Объяснить! — Тьфу! — Что ему! — Тьфу! — Надо опустится! Иначе он не! — Тьфу-тьфу! — Влезет! — Тьфу!
— Гуру-гы-мун-хехе-ду-ирук-бех! — сказал рыжий чужак. — Бакх-худ-жир!
«Как ни жаль, но ты недостаточно умен», — перевела электронная коробочка.
— Бу! — добавил Гырр.
«Будто нельзя додуматься до того, чтобы просто открыть грузовой люк», — сообщил прибор.
— Эврика! — произнес Гардинг.
В свободное время он бы задумался, откуда это слово взял и что оно могло бы означать. А пока он подпрыгнул на месте, освободил ноги из песка и ринулся внутрь корабля. Через несколько секунд вертикальная створка огромного люка пришла в движение и начала медленно подниматься, открывая широкое прямоугольное пространство грузового отсека. По идее, это пространство готовилось вместить массы награбленных ценностей и сокровищ, но сейчас там находились только поломанная газонокосилка и несколько десятков мешков сухого кошачьего корма, который рыжий чужак Гырр предпочитал обычным собачьим консервам. Пока открывался ход в грузовой отсек, Гырр приседал, подергивал рудиментарными остатками хвоста и вообще всячески суетился, пытаясь пояснить монстру, что вот-вот, сейчас, все будет готово.
В раскрывшийся люк монстр вошел без всяких подсказок. Ветер успел намести еще килограммов двести песку, после чего люк захлопнулся. Гардингу показалось, будто в грузовом отсеке стало светлее.
Монстр неподвижно стоял, чего-то ожидая или просто оценивая обстановку. На стенах отсека виднелись надписи, в разное время и под разное настроение нанесенные руками прежних владельцев корабля. В основном, как можно было разобрать, надписи носили специфически ругательный или грубо эротический характер.
Монстр пошевелился. Он наконец-то пришел к выводу, что его подчиненные — если вдуматься, более чем подходящее слово — явно не знают, что им делать, и нуждаются в подсказке.
— Хак? — спросил Гырр.
«Что он делает?» — прокомментировала электронная коробочка.
— А я знаю? — огрызнулся Гардинг.
А между тем монстр делал очень простые движения. Только смысл их пока оставался неясен. Неторопливо, будто задумчиво, он распорол пальцами — сравнить их можно было разве что с когтями страусовой лапы, и те очень проиграли бы от сравнения — один из мешков с кошачьим кормом. Часть содержимого он просыпал на пол, на секунду замер, после чего стал размеренно и методично вскрывать остальные мешки и рассыпать корм по полу. Опорожнив десятый по счету мешок, монстр наклонился и провел растопыренной тройней пальцев поверх кучи, превратив холмы в некое подобие щербатой равнины. Человек и рыжий чужак переглянулись.
— А-а-а… — произнес первый.
— Г-г! — издал второй.
«Прилагательное слово нижнего рода грубительного падежа, — неуверенно начал переводчик. — В отсутствии предстательного существительного может иметь значения: первое — восхищение прикусом существа противоположного пола, второе — неудовольствие поздним началом светового дня, третье — недоумение при виде действий, вроде бы не имеющих логического обоснования, четвертое…»
По всей видимости, речь шла о третьем значении. Палец монстра тем временем начертал на слое кошачьего корма какой-то знак, вернее, два знака. Один из них впоследствии был опознан компьютером как греческая буква «сигма», а второй оказался похож на древнемарсианский иероглиф «когда-вечерней-ночью-испытывая-расстройст-во-желудка-ты-увидишь-стоящим-в-зените-второй-орбиталь-ный-спутник». Приятели снова переглянулись. Монстр издал три звука. Сперва прозвучала мелодичная трель, чем-то напоминающая пение простудившегося и потерявшего слух соловья, затем неприятный, неритмичный скрежет. Так должен звучать язык, на котором разговаривали бы лучковые пилы, если бы они научились говорить и захотели в узком кругу обсудить наилучший способ затачивания зубьев. А вот третьим звуком оказалось уже знакомое нам слово, которое звучало как «хозяин».
Монстру даже удалось передать голос и интонацию. Надо заметить, звук шел вовсе не из вороненых стволов, торчащих на месте жвал (откроем тайну: жвалы были когда-то Удалены хирургическим путем, и их обладатель, возможно, имел повод об этом пожалеть), а откуда-то из нижнего участка покрытого тусклым хитином туловища. Применительно к человеческой анатомии этот участок обычно ассоциируют с почками или печенью. И напоминал этот голос не столько живую речь, сколько звук старой граммофонной пластинки, по дорожке которой перемещается довольно-таки заезженная игла.
Приятели снова переглянулись. Оба испытали чувство, которому приблизительно соответствуют понятия, звучащие как «инсперейшен» на языке инглиш, «сатори» на японском и «гуг-пых» на северном диалекте собакоголовых.
— Я понял! — сказал Гардинг. — Он хочет, чтобы мы научили его говорить, читать и писать!
— Иху-ны! — ответил Гырр. Перевода не последовало.
— Что? — переспросил человек.
— Иху-ны! — повторил Гырр.
Что тоже осталось без комментариев.
— Опять не понял! — с досадой сказал Гардинг. — Ты не мог бы говорить более четко? Программа перестала различать…
— Хер-хох! — произнес собакоголовый. — Аузнах-их-ну! — И так свирепо поглядел на человека, что тот без всякого переводчика понял смысл последней фразы: «Сделай „сброс“ у своей коробки, гуманоидный ты придурок! У нее программа зависла!»
— А! — сказал Гардинг, залезая рукой за пазуху и лихорадочно отыскивая соответствующую кнопку. — И как он все сразу понял… Я бы… А какому языку мы его будем учить?
Чтобы перезагрузиться, программе потребовалось несколько секунд, и ответ оказался неполным: «…а не от обезьяны. Разумеется, инглиш!»
— Ну да! — воскликнул человек, так и не догадавшись, при чем тут обезьяна. — Разумеется инглиш!
Во все той же глубокой, и скорее всего вообще мифической, древности склонные к утопическим теориям мыслители полагали, что основным препятствием к человеческому счастью является недостаток материальных благ. К сожалению, последовательность их рассуждений неизвестна, а логика мышления не поддается разумной реконструкции. Ясно только одно: философы ошибались.
Еще одной ошибкой была теория, будто вступление человечества в эпоху абсолютного изобилия станет отправной точкой для невиданного культурного взлета. Мыслители исходили из странной предпосылки, что когда отпадет необходимость каждый день копать землю, стоять за станком, доить коров и подметать улицы, то люди используют высвободившееся время для создания стихов, картин, книг, философских теорий и прочих возвышающих душу вещей. Они круто ошибались, потому что вышло не совсем так и даже совсем наоборот. Оказалось, что именно в эпоху высшего расцвета электронных технологий почти никто не читает заумных книг, никому не нужны написанные масляными красками картины и уж тем более никто не интересуется остроумными философскими теориями. А что касается мелодий и стихов к шлягерам, то с этой работой лучше всего стали справляться соответствующие компьютерные программы.
А чем же принялись заниматься люди, освободившиеся от бремени добывания хлеба насущного? Вообще-то, самыми разными вещами. Но если говорить применительно к большинству и свести это к ёмкому обобщению, самым верным будет сказать, что они начали томиться скукой. И со свойственной людям изобретательностью принялись убивать время, достигнув в этом виде творчества высот, доселе не виданных.
Эпизодический персонаж, о котором сейчас пойдет речь, никогда не задумывался о философских предпосылках человеческого счастья или проблеме стагнации мировой культуры. Понятия не имея, что он персонаж какой-то истории, этот человек спокойно забрался в заброшенные помещения на двадцать седьмом технологическом ярусе сто двадцать шестого жилого сектора района 2X2. Там он без помех ввел себе в вену некое синтетическое вещество, перед которым в ужасе побледнело бы старое доброе ЛСД. После этого отбросил шприц и откинулся к стене с предвкушающе блаженной физиономией. Вокруг стояла тишина, если не считать тихих симфоний, которые разыгрывали во славу жизни исправно функционирующие канализационные трубы.
