— Вы правы. Раз и тут для вас нет ничего нового, то как далеко мне нужно перенести свое повествование?

— Поближе к точке перелома, — сказал Хейл. — К тому времени, когда рост вашей цивилизации сменился упадком. С чего он начался, по-вашему?

— С нового экологического кризиса, — ответил Протектор, немного подумав. — Именно с него. В конце концов человечество преодолело угрозу атомной войны, великие тоталитарные режимы проиграли соревнование с либеральными демократиями, и, как водится, возник новый миф о близости земного рая. Странным образом его творцы не желали замечать очевидных обстоятельств. Либеральная модель общества подразумевает деление на лидирующих и отстающих. Диктаторские режимы и гангстерские империи оказались неизбежной тенью, отбрасываемой демократиями на периферию мира. А самое главное, никто не желал замечать, что запасов природных ресурсов при растущих темпах потребления оставалось на несколько десятилетий. То, что было, по сути, временным положением, недолгим румянцем смертельно больного организма, воспринималось как естественное состояние вещей. Более того, как начало еще более крутого взлета. Человечество продолжало бездумно уничтожать— накопленные за миллионы лет ресурсы, рубить леса, сжигать нефть в автомобильных моторах… Ей могли бы найти и лучшее применение. — Протектор вздохнул. — Например, для синтеза продуктов питания.

— Иначе говоря, — подытожил Хейл, — поступательное развитие вашей цивилизации прервалось, когда исчерпались природные ресурсы. Но, я полагаю, человечество заранее подготовилось к этому?

— Разумеется нет, — сказал Протектор.

— Но почему же? — спросил Хейл. — Ведь такая перспектива более чем предсказуема. Разве нельзя заранее ограничить потребление, пускай и снизив уровень жизни?

— Это была более-менее дальняя перспектива. Политики не занимаются такими вещами, остальных она тоже мало интересовала. О ней просто не думали. Не только попытка снизить уровень жизни, но даже остановить его рост для политика моральное самоубийство. Да и как это сделать в стране, где считалось естественным, что каждый взрослый человек имеет автомобиль, а каждый бездельник пользуется избирательным правом? — Протектор грустно развел руками. Чего вы удивляетесь? Политик добивается и удерживает власть, а все остальное учитывается постольку-поскольку.

— А как же интеллектуальная элита общества? — спросил Хейл. — Философы, политологи, писатели?

— Они занимались тем, что оправдывали действия политиков.

— Все? — спросил Хейл.

— Разумеется нет, — грустно ответил Протектор. — Но вы сами понимаете, отщепенцев никто не слушал. Отщепенцев вообще никогда не слушают.

Хейл разлил по бокалам остатки вина.

— Ну да, в самом деле, — согласился он. — О них вспоминают, когда их предсказания уже сбылись и потеряли актуальность.

Кажется, Протектор его не слышал.

— Когда наши археологи рылись в древних развалинах, — сказал он, внезапно переменив тему, — они все удивлялись, почему люди строили города там, где растет только чертополох, торчат обветренные скалы и кругом зыбучие пески. Кто-то выдвинул теорию изменения климата. Якобы сдвинулись пояса влажности и плодородные районы стали пустынями. — Протектор вздохнул. — Истина познается на собственной шкуре. Когда другие территории превратились в пустыни уже на глазах живущих поколений, стало ясно, что их сотворила человеческая цивилизация. Вы знаете, что такое «оазис»?

— Из книг, — сознался Хейл. — Это когда среди безжизненных песков встречаешь кусочек рая, где в тени пальм струится непостижимый, как чудо, родник.

Протектор кивнул:

— Поэты называли кочевников «детьми пустыни», не понимая, что они были ее отцами. Затерянные среди песков островки жизни оказались последними остатками когда-то огромных, заполненных жизнью равнин. Не способные думать о будущем, люди сначала выжгли их во время облавных охот, а потом окончательно опустошили, выпасая стада. Бывшие саванны сжались под натиском зыбучих песков, как… — Протектор развел руками в поисках подходящего сравнения.

— Как шагреневая кожа, — быстро сказал Хейл.

— Что? — переспросил Протектор. — Какая кожа?

— Это одна старая сказка, — объяснил Хейл. — Про волшебный талисман, дарующий исполнение всех желаний. Итак, жизнь на вашей планете сжалась в несколько больших оазисов.

— Да, — подтвердил Протектор. — Чтобы предотвратить конфликты, которые общество не смогло бы выдержать, нам пришлось сократить население, установить жесткий порядок распределения материальных благ и жесткую иерархию. Пришлось отменить многие социальные институты, которые раньше считали необходимыми.

— Что вы имеете в виду? — спросил Хейл.

— Демократию, неприкосновенность личности, свободу слова. Как я уже сказал, наше общество не выдержало бы социальных потрясений. А избежать их можно было, создав порядок, при котором каждый человек знал бы, на что он может рассчитывать в жизни, и не стремился бы к большему.

— Я понял вас, — сказал Хейл, выливая в бокалы остатки вина. — Вы создали мир, в котором не осталось мечты и надежды. Теперь я понимаю, откуда взялось изобилие добровольцев.

— И на что, по-вашему, мы можем рассчитывать теперь?

— На новую надежду, — объяснил Хейл. — В сущности, вам редкостно повезло. Очень скоро вы ступите на новую планету, на которой начнете писать свою историю с чистого листа. От всей души позвольте пожелать вам удачи.

— В сущности, это очень грустно, — произнес Протектор. — Что хорошего в том, чтобы, наделав ошибок в прошлом, провалив генеральный экзамен истории, начинать все с чистого листа?

Хейл допил свое вино. Залпом.

— Уверяю вас, — сказал он, — бывает намного хуже. Вы просто счастливчики. Мы с вами не знаем и не можем знать, скольким цивилизациям и разумным расам судьба просто отказалась выдать чистый лист.

В ту ночь старый букинист увидел себя во сне угодившим в переплет одной из своих книг. Чем именно он был в книге, старик не понял, может быть рисунком, может частью текста, но, просыпаясь в полудреме, он отчетливо вспоминал состояние беспомощности и фатальную обреченность, помноженную на абсолютную бессмысленность происходящего. С чем бы это сравнить? Представьте малость рехнувшегося от сидения за компьютером любителя игры в DООМ, которому на протяжении долгих часов снится сон, в котором он не игрок, а главный персонаж уже навеки выбранной игры. Это только на первый взгляд прикольно. А представьте, каково это, утратив от усталости смысл действий, бесконечно бродить по убого оформленным лабиринтам и палить в опостылевших чудовищ. И в один далеко не прекрасный момент услышать из уст какого-нибудь зеленого ящера слова, произнесенные самым человеческим голосом. «Да хватит тебе, герой! — скажет ящер. — Устал ведь, отдохни. Зачем так стараться? Один черт, этот придурок заставит начинать все по новой».

На этот раз старому букинисту пришлось бороться с ощущением более тягостным, чем то, которое связано с представлением о плывущем в пустоте диске и дремлющем змее. Каково чувствовать себя если не куском текста, то уж точно частью чужой материализовавшейся идеи? Старик находился в том невыносимом состоянии, при котором в голову невольно приходят мысли о пистолетах с одним-единственным патроном в казеннике, о маленьких непрозрачных пузырьках с подозрительным содержимым и о прыжках с более-менее смертельной высоты. Старый букинист вздохнул и спустился в свой магазин.

Он догадывался, что неприятные сны каким-то образом связаны с незнакомцем и оставленной книгой. Логики в этом не было, но, когда ваше знание приходит с конкретностью бегающих по коже холодных мурашек, строгая логика может спокойно взять отпуск и пойти выпить по стаканчику на пару со здравым смыслом.

Итак, старик снова открыл книгу. «Малыш сидел на берегу, — прочитал он, — на том же самом месте, где два дня назад семафорили клешнями крабы. Он был растерян настолько…»