– На «Салафе» разве будет по-другому? – спросил Гракович.

– «Салафе» все-таки проще. Там может взаимодействовать двойка и тройка. Двойка наверху обрабатывает участок, тройка внизу вытягивает грузы.

– Но все равно кто-то один должен остаться, – нахмурился Толя, – вместе с тобой нас шестеро.

– Я не понимаю такой солидарности. Такая солидарность необходима наверху, а здесь нужна другая. Каждый должен понимать ситуацию и ради общего успеха пойти на какие-то жертвы. Почему обязательно все должны побывать на вершине? Я слышал об этой вашей традиции… Если поднимется даже один, то все равно это успех всей группы и заслуга всей группы.

Было не по себе оттого, что этот мальчик читает нам нравоучения. Но если не в целом, то в частности он прав. Группа должна оставить вымпел на Эль-Капитане. Это самое главное.

– Давайте пойдем на «Нос», – продолжал он. – Я предлагаю такой состав: мистер Шатаев, мистер Гракович и я.

Могу лишь догадываться, почему Майк отдал предпочтение нам. Он, видимо, знал о моей должности и, заметив, что друзья часто интересуются моим мнением, решил, будто я руковожу группой. К тому же в начале нашего визита в американской печати допустили ошибку – сочли меня за руководителя. Граковича он избрал как моего напарника по связке. Уорбертон считал, что никого не обидит, если назовет руководителя и его партнера. Все это поняли, и всем пришлась по душе деликатность этого паренька. Я не мог удержаться от улыбки.

– Спасибо, Майк! – ответил я. – Но дело в том, что я не считаю себя здесь лучшим альпинистом. Здесь есть мастера посильнее. По части скалолазания лидер у нас Сережа Бершов. Думаю, что следует остановиться все же на «Салафе». Пойдут пять человек. Я от восхождения отказываюсь. Не потому, что приношу себя в жертву, – просто не совсем хорошо себя чувствую. Я вышел подышать свежим воздухом. Долго смотрел на стену, от подножия до верха залитую лунным светом, и ощущал в себе здоровое беспокойство, напруженность скакуна перед стартом. Казалось, дай себе волю, и впрямь побегу на вершину. Это хороший признак – значит, работа пошла бы легко, споро. Однако я не имел права рисковать успехом всей группы. А если наверху на меня снова «найдет»? Я не забывал этого мучительного чувства. Обычно эмоции, пережитые в горах, внизу быстро стираются в памяти, но эти запомнились прочно. Если есть хоть шанс на их повторение, то при сложившейся ситуации лучше сидеть дома.

Рано утром отправились к стене. Онищенко, Гракович, Бершов, Непомнящий и Уорбертон с тощими, но тяжелыми рюкзаками – много железа, вода в канистрах, лапшой нарезанная морковка да кое-какие сухофрукты. Больше ничего не возьмешь – все портится, как в термостате. За ними плетемся мы с Абалаковым. Я впервые иду к маршруту как наблюдатель. Но все впустую. Маршрут занят. На «Салафе» работает четверка. Слева от него – двойка. Весь день ломали голову: как обойти эту компанию. Все упирается в вопросы такта, этики.

К шести вечера парни, перебежавшие нам дорогу, навесили веревки и спустились вниз. В семь утра следующего дня они опять были на стене. Копошились там до двенадцати, не прошли и веревки и снова спустились. Мы посмотрели на их изможденные лица, воспаленные глаза с багровой сеткой на белках, трясущиеся руки и поняли, что маршрут свободен. Картина эта, к сожалению, оптимизма ребятам не прибавила. Никто, конечно, в панику не ударился, ко чувствовалось, что рвение слегка поувяло.

Я понимал: обращаться с праздными вопросами к измученным, чуть живым, к тому же еще и морально задавленным людям по меньшей мере неприлично. Но в том-то в дело: вопросы только с виду казались праздными.

На тонус моих спутников больше всего повлиял тот факт, что внешне спустившиеся не выглядели новичками в альпинизме. Я смотрел на них более трезво – как ни волновался за успех группы, но выходить-то на маршрут не мне

– и понял, что перед нами все-таки дилетанты.

– Это ваша первая попытка подняться на Эль-Капитан? – обратился я к одному из них.

– Да, – ответил он.

– Извините, а вы давно занимаетесь альпинизмом?

– Давно.

Я готов был откусить язык. Кажется, не туда попал. Но у меня, как говорят, единственная монета, И все-таки на всякий случай спросил:

– Сколько лет?

– Три года. Что еще надо?! Оставьте меня, я не способен сейчас давать интервью!

Я с удовольствием тебя оставлю и больше не попадусь тебе на глаза, прекрасный Наивный человек! Он давно занимается, очень давно – три года!

Ребята отвернулись, чтобы по их улыбкам он не смог догадаться о своей наивности. Но главное сделано: улыбки с лиц не сходили.

В 13.00 Валентин Гракович начал движение. И сразу стало ясно, в чем альпинистская сущность Эль-Капитана. Здесь нужны силы. Самые что ни на есть физические. Нужны выносливость, двужильность, распутинская живучесть. Нужна способность вскрывать в себе запасные резервы, переступать через второе, третье дыхание, и, видимо, просто… молодость.

Монолитная стена, местами словно облитая, искрится глянцем. Здесь бессильна и наша сверхобувь – галоши. Без скальной техники здесь не пройдешь. Об этом сказано в описании маршрута. И Валентин не выпускает из рук молотка, обливаясь потом, сажает крючья. И все-таки… Это большое удовольствие – наблюдать за работой мастера. Радоваться, глядя, как постепенно начинают просматриваться контуры его изделия. Сейчас я болел за каждое движение своего друга, огорчался всякому его промаху. Время мое растягивалось переживанием этой тяжкой борьбы за каждый сантиметр высоты. Но душу теплили горячие волны удовлетворения всякий раз, когда окидывал взглядом края отработанной веревки. Она разматывалась все больше и больше, лениво – очень лениво! – распрямленной змеей ползла вверх. Где-то на двадцатом метре сделала легкий зигзаг вправо и пошла дальше. Она на глазах, как паутина от паука, отрастала от безумца, который неизвестно зачем карабкается по стене. Сейчас он примеряется ногою к чуть заметной каменной нашлепке, выступающей не больше, чем вышивка на глади носового платка. Человек пробует перенести опору тела – нагружает понемногу, – но галоша скользит, ибо выступа, по сути дела, нет – так, легкая заглаженная кривизна. Валентин ставит ногу по-другому. Еще попытка. На этот раз он успевает уцепиться за край маленькой щели, куда войдут разве что кончики пальцев. Но и это неплохо. Можно считать, что пройден еще один метр. Гракович снимает перчатку, чтобы сбросить с лица пот. Я хорошо вижу, как отлетают в сторону брызги. Он проходил эту веревку два часа. Это, пожалуй, самый тяжелый отрезок маршрута. Я бы еще добавил:

бездарный. Бездарный, ибо скучный, однообразный, требует не столько ловкости, сколько огромного напряжения физических сил. Нужно монотонно повторять одни и те же приемы, каждые три-четыре метра вбивая крючья. Дальше во многих местах рельеф позволяет продвигаться свободным лазанием. И больше нигде нет подобной необходимости в применении такой уймы искусственных точек опоры (ИТО), как здесь. Да, Эль-Капитан сразу может отбить охоту покушаться на него. На следующем участке первым отправился Слава Онищенко. Еще час. Дальше – Сережа Бершов… В 20 часов ребята спустились метров на пятнадцать вниз и на просторной полке разбили бивак для ночевки. Итак, три веревки за семь часов! Сто двадцать метров за неполный рабочий день. В среднем с этой скоростью наши восходители двигались до самой вершины. В дальнейшем они работали по 11-12 часов в сутки, одолевая перепады высот чуть более двухсот метров ежедневно.

Мы с Виталием Михайловичем тоже трудились – «работали» не опуская головы. С утра занимали позицию поудобней, следили за движением группы. Днем чаще всего покидали этот наблюдательный пункт, поскольку выполняли свою программу. Абалаков демонстрировал свои конструкторские достижения. У американцев в моде слово «фантастический». Этим словом местные альпинисты оценивали многие работы нашего инженера. Я вместе с калифорнийскими восходителями поднимался на небольшие, но сложные вершины. И все-таки половину времени мы выступали в роли болельщиков. К концу дня слезились глаза, ныла шея. Но много больше нас утомляли эмоции, о которых, к сожалению, ничего положительного сказать нельзя. Радоваться было нечему. Оптика позволяла нам рассмотреть даже выражение лиц. Я уже сказал однажды, что со стороны иногда переживания ближнего видятся в более драматичном свете, чем есть на самом деле. Глаз тоже оптика. Но у него вместо свойства увеличивать есть способность преувеличивать. Это теперь много лет спустя, я могу судить о тех событиях спокойно, объективно. Тогда я верил своему глазу и делал выводы, не слушая второй стороны – голоса рассудка. Виталий Михайлович определял положение более трезво, но мне тогда казалось – более черство. Он считал, что ничего страшного там не происходит, все так и должно быть, и вообще: что это за восхождение, если глаза не лезут из орбит?! Он по натуре аскет, и аскетизм, по-моему, значительно повлиял на его альпинистские взгляды. К тому же, думал я, старческое зрение не позволяет ему рассмотреть все, что там происходит. Я забыл, что к старости у людей развивается дальнозоркость, но не близорукость! В разговорах с ним я утверждал, что это восхождение основательно припахивает авантюризмом и чем-то вроде «шапкозакидательства». Что здесь особый альпинизм, к нему следовало специально готовиться, хорошо продумав методику и тактику, и что вообще ему, такому альпинизму, надо обучаться. И даже если б все так и было, то все равно перед выходом альпинисты должны пройти своеобразную акклиматизацию. Словом, Алан Стек предостерегал нас не зря.